Борис Ардов - Table-Talks на Ордынке

— Вы были за границей?

— Да, был.

— Ну, и где вы были?

— В Италии.

— И были в Риме?

— Был.

— И видели Римского Папу?

— Видел.

— А правда говорят, что когда приходишь к Римскому Папе, то надо целовать ему туфлю?

— Да, правда.

— И вы целовали?

— Целовал.

— Ну, и что вам сказал Римский Папа?

— А вот когда я наклонился, чтобы поцеловать ему туфлю, он спросил: «Какой засранец подстригал твой затылок?»

Еще Михаилом Булгаковым было замечено, что главные советские писатели те, у кого есть дачи в Переделкине. Так это продолжалось и после войны. Литфондовский поселок жил своей жизнью — со своими сплетнями, интригами и даже фольклором…

Например, грязная пивнушка неподалеку от городка писателей получила наименование «Фадеевка» по причине вполне объяснимой, а для переделкинских жителей и вполне наглядной.

Кстати сказать сам Фадеев застрелился именно в Переделкине, на своей даче. Рассказывали, будто за несколько часов до этого он зашел к старому своему приятелю Юрию Либединскому и в частности сказал:

— Я думал, что охраняю храм, а это оказался нужник…

Фадеев оставил письмо, адресованное в ЦК КПСС. Говорили, что его преемник — А. А. Сурков как-то спросил у Хрущева о содержании этого письма, а тот ответил:

— Центральный комитет отчитывается только перед съездом партии.

В Переделкине имел дачу известный погромщик, критик по фамилии Ермилов. На калитке его дома была надпись:

«Осторожно — злая собака!»

А кто-то приписал:

«И беспринципная».

Была дача и у Веры Инбер, которая проживала там со своим самым последним мужем. Местные жители говорили:

— Сам Вераинберов ничего, а вот жена — стерва!

В писательском поселке долгие годы трудился водопроводчик по имени Иван. Был он при том горький пьяница. Один из литераторов был свидетелем такой сцены. Иван брел по поселку, едва передвигая ноги… Его поддерживала жена и на ходу выговаривала:

— Ты, Ваня, живешь, как писатель — ни о чем не думаешь!..

В конце пятидесятых годов в Переделкино к Пастернаку приехал поэт К. и оставил для прочтения свои стихи. Когда он явился через неделю, Борис Леонидович сказал ему с обезоруживающей откровенностью:

— Вы знаете, у меня совершенно нет времени, чтобы улавливать микроскопическую разницу между Евтушенкой и вами…

Беглый турок, поэт Назым Хикмет так же имел в Переделкине дачу. Однажды, у него заболел шофер, а ему надо было срочно ехать в Москву. И вот Хикмету пришлось одолжить водителя у какого-то собрата по перу.

По дороге в Москву машину остановил милиционер и оштрафовал шофера. Дальше водитель ехал в мрачном настроении, и Хикмет решил вступить с ним в разговор.

— Мне кажется, вы ничего не нарушили…

— Конечно, нет, — подтвердил шофер.

— Надо было это объяснить милиционеру…

— Объяснишь им, — в сердцах сказал водитель. — Разве ж это — люди?.. Это ж — турки!..

В шестидесятые годы в Переделкине появился литфондовский дом творчества, так что литераторов поприбавилось. Но там живут писатели рангом много ниже тех, у кого персональная дача.

Как-то в доме творчества среди постояльцев был Любимов, реэмигрант, сын виленского генерал-губернатора. Он жаловался на своего соседа по столу, тюменского писателя Зота То-болкина:

— Вы знаете, этот человек задает мне такие вопросы: ты, дед, один живешь или у тебя старуха есть?..

Некий писатель по какой-то причине был переведен из одной комнаты дома в другую. Через некоторое время в новый номер постучали. На пороге появилась уборщица, в руках у нее был транзисторный приемник.

— Простите, — сказала она литератору, — вы там свой Бибиси забыли…

В шестидесятые годы московский поэт Григорий Поженян снимал картину по своему собственному сценарию. Группа была в экспедиции, на натурных съемках. Однажды к Поже-няну подошли два сотрудника — ассистент оператора и осветитель.

— Нас в группе, членов партии, четыре человека. Мы просим вас отпустить всех четверых со съемки пораньше. Мы хотим собрать партгруппу и поговорить о делах в нашем коллективе…

— Ну, вот что, — отвечал им Поженян, — пока я здесь главный, вы у меня будете работать в подполье…

Году эдак в шестидесятом в Союзе писателей была учинена расправа над профессором филологии Юлианом Григорьевичем Оксманом. Гебисты произвели обыск на квартире ученого и изъяли там множество зарубежных изданий, которые считали «антисоветскими». Но времена были относительно «вегетарианские», а потому наверху было решено расправиться с Оксманом руками «собратьев по перу». Был созван, если не ошибаюсь, какой-то пленум, и Юлиана Григорьевича исключили из Союза писателей. Он при этом держался достойнейшим образом и в частности произнес фразу, которую иногда цитировала Ахматова:

— Я не могу жить так, чтобы круг моего чтения определял околоточный надзиратель.

Старым приятелем Ардова был поэт Михаил Светлов. Очень многие его шутки стали широко известными благодаря мемуаристам. Чувство юмора не покинуло Светлова и во время смертельной болезни. Когда он заболел туберкулезом, то сказал одному приятелю:

— Я начал писать поэму о чахотке. Уже есть первая строчка:

«Нет, далеко не уйдешь, опираясь на палочку Коха…»

Будучи уже почти при смерти, Светлов позвонил директору дома литераторов Б. М. Филиппову.

— Боря, — сказал поэт, — это правда, что похороны писателей бывают двух разрядов?.. Говорят, что тех, кто знаменит, кладут в большом зале, покупают больше цветов и вообще отпускают больше средств…

— Да, это — так, — ответил Филиппов.

— Ну, а мне, — сказал Светлов, — положены похороны первого разряда?

— Конечно.

— Тогда я дам тебе расписку, что согласен на второй разряд. А разницу выдай мне наличными, и мы с тобой ее пропьем…

В шестидесятые годы писатели были разделены на два лагеря — фрондеров и патриотов. Первые по большей части проживали в Москве, а вторые группировались вокруг Михаила Шолохова и ростовчанина Виталия Закруткина. Кто-то из москвичей забавным образом переделал некрасовские строчки:

От тоскующих, праздно болтающихИ ругающих нашу страну,Уведи меня в стан выпивающихИ закусывающих на Дону.

А вот история о том, как поссорились Анатолий Владимирович со Всеволодом Онисимо-вичем, то есть А. В. Софронов, редактор «Огонька», поэт и драматург, и В. О. Кочетов, редактор журнала «Октябрь», автор полуграмотных романов.

У Софронова умерла жена. По сему случаю поэт разразился длиннейшей поэмой, где воспевалась его любовь к покойной подруге. (Я сам видел эту поэму, не скажу, чтобы читал. Там была изумительная строчка: