Татьяна Алексеева - Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь…

Вспомнив о башне, Гумилев машинально поднял голову, и его взгляд тут же наткнулся на ее уходящее в небо острие. Кусок железа среди старинных каменных домов — что может быть более нелепым? И когда уже этот кошмар разберут на части? Городские власти давно это обещают, почти восемнадцать лет, но до дела так и не доходит, и сколько еще башня будет раздражать местных жителей и тех, кто приехал в Париж полюбоваться его красотой, неизвестно. Может, еще столько же лет, может, больше…

Башня, о которой Николай так некстати вспомнил, окончательно испортила ему настроение. Размышления его почему-то перекинулись с башни на Анну Горенко — возможно, из-за того, что та родилась в тот же год, когда в Париже установили эту уродливую конструкцию. Молодой человек даже удивился, какой извилистый путь на этот раз выбрала его мысль, чтобы прийти к девушке, о которой он безуспешно старался думать как можно реже. Все-таки против собственной природы не пойдешь! Никуда он не денется от воспоминаний об Анне, она всегда незримо будет рядом с ним. Нечего даже пытаться забыть ее! Хотя она-то, наверное, уже давно о нем не вспоминала, а если и вспоминала, то мельком, чтобы тут же перейти к чему-нибудь более интересному и важному…

Почти обиженный на гордую и неприступную знакомую Гумилев вошел в подъезд своего дома и вприпрыжку взбежал по крутой лестнице. В его комнате было темно и холодно, но он знал, если зажечь свет и посидеть некоторое время около лампы, ему станет теплее. Тогда и мысли о забывшей его Анне сменятся другими, тоже более теплыми и приятными. Например, воспоминаниями о том, как они познакомились, как катались вместе на катке, как впервые прочитали друг другу стихи собственного сочинения…

Николай повесил шинель на вбитый в стену гвоздь, задернул шторы и зажег закопченную керосиновую лампу. На стене выросла его тень — огромная, чуть дрожащая, похожая на какое-то таинственное экзотическое существо. Молодой человек улыбнулся ей, как старой знакомой, и уселся за стол. Впереди его ждал длинный вечер, полный приятных занятий — можно было почитать что-нибудь из взятых в библиотеке Сорбонны книг, или писать самому, или думать об Анне. И единственной трудностью было выбрать, чему именно посвятить остаток этого дня.

Взгляд Николая скользнул по столу. На одном из его углов возвышалась не очень устойчивая «башня» из учебников, на другом — почти такая же высокая стопка толстых журналов. Ему следовало бы почитать кое-что по теме пропущенной лекции по философии, но первая же мысль об этом сразу привела молодого человека в уныние. Нет, ломать голову над чужими философскими рассуждениями он, пожалуй, будет завтра! Или послезавтра… Или после выходных… А сейчас лучше займется более приятными делами.

Он взял лежащий сверху стопки журнал, положил его перед собой и некоторое время любовался словом «Сириус» на его обложке, написанным изысканным витиеватым шрифтом. Рядом красовалась такая же красивая цифра «3». Гумилев погладил обложку журнала кончиками пальцев и вздохнул. Ему нравился журнал, нравилось, как он был оформлен, и единственное, что удручало молодого человека, так это то, что следующему номеру, с цифрой «4» на титульной странице, скорее всего не суждено появиться на свет. Раскупали журнал плохо, и денег на его дальнейшее издание собрать не удалось. А писать Блоку или Брюсову письма с просьбами о кредите Николай не решался — навряд ли удастся вернуть долг.

Надо было как-то смириться с тем, что журнал должен прекратить свое существование или по крайней мере что его издание приостановится на неопределенное время. Но мысли об этом не просто неприятны, они серьезно пугали Николая. Закрытие журнала означало еще и прекращение переписки с Анной, стихи которой он публиковал в каждом номере. Если только она сама не захочет поддерживать общение с ним просто так… Скорее всего, не захочет, и больше они никогда не увидятся, никогда не обменяются даже парой слов…

Думать об этом было так мучительно, что Гумилев, не выдержав, вскочил на ноги и принялся мерить шагами свою крошечную комнатку. Отбрасываемая им тень тут же заметалась по стене, словно исполняя на ней какой-то дикий африканский танец. Покосившись на нее, Николай сел обратно за стол, взял из стопки самый первый выпуск журнала, быстро нашел нужную страницу, привычно прищурился и стал медленно, словно смакуя каждое слово, шепотом перечитывать напечатанные на ней строки:

— На руке его много блестящих колец…

О том, что героем этого стихотворения был он сам, не знал никто, кроме него и автора. При этом Анна и не догадывалась, что Николай понял, кому она посвятила эти строки. Гумилев вздохнул еще глубже. Таковы были их отношения с Анной — сплошные догадки и намеки, оставленные без определенного ответа вопросы, слабые надежды и ничего конкретного! Ни разу эта женщина не ответила ему «да» или «нет», не сказала точно, любит она его или не испытывает к нему никаких чувств. Ни разу, за исключением этого стихотворения.

— Но на бледной руке нет кольца моего, — уже не шепотом, а в полный голос прочитал Николай строки, которые так сильно поразили его, когда он увидел их в первый раз. — Никому никогда не отдам я его…

Они и сейчас вызывали у него восхищение, хотя он читал их сотни раз и уже давно знал наизусть. Николай мгновенно понял, что Анна не случайно прислала ему именно это стихотворение для публикации в журнале. Она могла бы выбрать лучшие из уже написанных ею стихов, но не сделала этого, а написала новое стихотворение, в котором попыталась дать ему понять, что все его надежды добиться от нее ответной любви напрасны. Он никогда не сможет покорить ее сердце, потому что оно уже находится во власти иной любви — любви к поэзии.

Любой другой влюбленный решил бы, что ему надо смириться с неизбежным и отступиться от не желающей ответить ему взаимностью женщины. Любой, но не Николай Гумилев. Он-то точно знал, что любить можно сразу много разных людей и вещей! Он любил и поэзию, и Анну, и Африку, и книги о ней, и Париж, и Петербург, и Царское Село… Проще было сказать, чего он не любил, но разве мешало ему все это мечтать об Анне, желать быть рядом с ней?! Значит, и Анна тоже могла полюбить еще что-нибудь — или кого-нибудь! — кроме поэзии. В том числе и его, Николая.

Гумилев вспомнил, как убеждал себя в этом, прочитав стихотворение Анны про кольца на своей руке в первый раз, и тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. Нечего хандрить, нечего! То, что выпуск «Сириуса» придется приостановить, — это, конечно, очень печально, но неужели он не найдет другого предлога для переписки и встреч с Анной?

«Найду», — уверенно ответил сам себе Николай и сложил все журналы обратно на край стола. Жаль, конечно, что больше он не будет заниматься изданием «Сириуса» — это было так интересно! Но зато теперь он сможет заняться чем-то другим, новым для себя и, может быть, еще более увлекательным. Все равно парижская жизнь и учеба в Сорбонне ему уже начинали потихоньку надоедать. Самое время уехать куда-нибудь, где он не был раньше, и начать какое-нибудь новое дело.