Мишкет Либерман - Из берлинского гетто в новый мир

Но в тех условиях он находился во власти своего фанатизма, который лишал его способности жить нормальной жизнью. Возможно, что в этом образе жизни он видел единственный выход для своего народа. Но как мы теперь знаем, этот расчет не оправдался. Наверняка многие из этих евреев думали, что добровольное гетто может защитить их от враждебного окружения. Им надоело быть всегда людьми второго сорта. Гетто создавало для них иллюзию, что они равные среди равных. Вся их жизнь была построена на иллюзиях. Они вечно вели борьбу, но она была направлена не в ту сторону. Они боролись против ассимиляции, против любого прогресса. Когда молодое поколение предпринимало хотя бы робкие попытки покончить с окостеневшими догмами, они были упрямы, несговорчивы и даже жестоки. Тем, кто восставал против деспотии фанатиков или пытался подойти ко всей этой проблеме с классовых позиций, не оставалось ничего другого, как покинуть отчий дом. Даже если они были еще юнцы.

Заменяет ли любовь хлеб?

Сколько горя, сколько слез приносило замужество моих сестер. Ханна, вторая сестра, была красавицей. Голубые глаза, нежная кожа, маленький нос, красный ротик, золотые косы, достававшие до колен. Ее красота была ее единственной гордостью, ее единственным приданым. Она была не очень умна, но это не имело значения. Сват предлагал множество кандидатов в женихи. Среди них были сыновья богатых родителей, которым хотелось заполучить красивую жену. Но мой отец не придавал этому никакого значения. Жених должен был быть прежде всего благочестивым и знать Талмуд. Мои родители выбирали и выбирали? все казались им недостаточно благочестивыми,? и в конце концов они сделали самый неудачный выбор из всех возможных.

Расхлебывать пришлось моей сестре. Она мечтала о другом претенденте. Но ведь это не играло никакой роли. Хапна страдала, но помалкивала. Она молчала и тогда, когда перед венчанием ее золотые косы должны были быть подвергнуты экзекуции. Запротестовал жених. Старикам пришлось пойти на компромисс, иначе свадьба могла бы лопнуть. Правда, косы все равно пришлось отрезать, но Ханне разрешили носить под париком короткие волосы. Она могла снять дома парик и не выглядеть при этом как из сумасшедшего дома.

Во всем остальном жених оказался абсолютным ничтожеством и лентяем. К тому же еще тупицей. Он умел только делать детей. У Ханны было их десять, и появлялись они один за другим, хотя муж едва мог прокормить одного. У него не было никакой профессии. Он торговал утилем. «На этом не заработаешь»,? утверждал он. Во всяком случае, семье он ничего не давал. «Господь не оставит»? гласил его девиз. Ко всему он был еще и набожным. Помогать приходилось моему отцу. Его отец был скупой. Он трижды переворачивал каждый пфенниг, прежде чем его дать. Ханне пришлось нелегко. Она не могла дать отпора этому чувственному, грубому человеку. Была слишком добродушна. Но какие детишки появлялись в этой семье! Один красивее другого. Когда я шла с ними гулять? я брала с собой иногда двоих, иногда четверых, чтобы дать сестре передохнуть,? прохожие на улице останавливались и восклицали: «Что за красивые дети!»

Ни один из них не остался в живых.

Да, нацисты довели свое дело до конца. Если мой зять был бы богатым, ему, возможно, удалось бы спасти детей. Один гестаповец по соседству предложил им выезд в Америку за… тысячу долларов с головы. Несколько сот сохранившаяся родня, возможно, сумела бы наскрести. Впрочем, даже уплата требуемой суммы никогда не давала гарантии спасения. Часто случалось, что нацистские убийцы брали деньги и тем не менее уничтожали людей.

Моя сестра Хинда, правда, осталась в живых, но была всю свою жизнь несчастной. Ее выдали замуж за человека, который ее возненавидел. Его буквально ей навязали. Комплекс неполноценности довершил дело: дескать, она в свои двадцать пять лет уже старая дева, к тому же нехороша собой, бесприданница и наверняка не найдет другого. К тому же перед ее глазами стояла болезнь моей самой старшей сестры.

У Хинды тоже была несчастная любовь. Она влюбилась в молодого парня, за которого ей не разрешили выйти замуж. Хотя он был одним из учеников отца. Но он уже пытался освободиться от религиозного послушания. Читал Шопенгауэра, Ницше, даже Вильгельма Вайтлинга. Вскоре он подверг сомнению многие догматы иудейского учения. Моему отцу доставляло удовольствие философствовать и спорить с этим одаренным молодым человеком порой все ночи напролет. Но как жених для дочери? Исключено! А между тем девушка и парень по-настоящему полюбили друг друга. Я могу засвидетельствовать это. Сегодня. Тогда я молчала и не мешала им. Однажды, вспоминаю я, они думали, что остались дома одни, и делали то, что делают муж и жена, если любовь еще горяча и никто не мешает. Я притворилась спящей.

В один прекрасный день отец вызвал этого парня: «Слушайте, молодой человек. Ницше сюда, Ницше туда. Со своей головой вы вправе делать, что вам вздумается. Вы можете вертеть ею как угодно. Даже сверху вниз. Это ваше дело. Но не кружите голову моей дочери. Прошу вас об этом. Еретика взять в зятья? Нет! И еще одно: кто будет кормить ваших детей? Ваш господин Ницше? Или господин Шопенгауэр? Или любовь заменяет хлеб? Нет-нет, молодой человек. Выбейте это у себя из головы! Шолом-алейхем и будьте здоровы!»

И все! Жаль. Он мне нравился. Из него могло что-нибудь выйти. Толковый парень. А какие глаза! Они всегда смеялись. А это было так приятно в нашем унылом доме.

Молодой человек ушел и уже никогда не возвращался. Хинда страдала много месяцев. Она заперлась в одной из комнат. Злилась на родителей, не хотела ничего есть. Голодная забастовка была самым любимым способом борьбы у нас, детей. Бастовать было нетрудно, но не помогало. Хинда была очень несчастной. Мои родители тоже. Но отказ жениху оставался в силе.

И тут, как будто его позвали, в дом пришел сват. Выбор на этот раз был невелик. Хинда слыла уже старой девой, была некрасивой, приданого не было. Жулик сват притворялся, что ему пришлось приложить много усилий, чтобы вообще найти жениха.

Хинда охотно отказалась бы от такого «счастья». Я это чувствовала. Хотя она была на десять лет старше меня, она бежала за мной, когда я украдкой шла в кино или в театр. Какая она была одинокая! И какая у нее была жажда жизни! Она много размышляла об утраченной любви, о неудавшейся жизни. Я ее жалела и охотно брала с собой. Но затем начались споры. Она делала шаг вперед и два назад. Однажды она рассказала родителям все и добавила к этому: «Кроме того, она якшается с парнями». С тех пор дружбе пришел конец. К тому же разница в возрасте между нами была слишком велика. Я предпочла взять под свое крыло Зуре, младшую сестру. Она была еще ребенком.