Елена Первушина - Тургенев и Виардо. Я все еще люблю…

Ha другой день по приезде в Петербург я пошел в Итальянскую оперу. Давали (в первый раз этой зимой) «Норму» с г-жой Джули (Норма), Гуаско (Поллион) и некоей м-ль Виолой (Адальджиза). Когда я вошел в театр, у меня болезненно сжалось сердце – вы легко можете себе представить, почему – и я поймал себя на том, что не без удовольствия рассматривал знакомые лица хористов. He стану пересказывать вам все подробности спектакля; но вот какое впечатление произвели на меня исполнители. У г-жи Джули голос весьма высокий, не очень сильный (вопреки тому, что здесь говорят), но резкий и не знающий устали. Тембр не особенно приятный – по первому впечатлению, но к нему скоро привыкаешь; нижние ноты глухие и вибрируют. У нее мало вкуса, теплоты; манера исполнения драматическая или, вернее, мелодраматическая (в «Casta diva» она поет так, словно влюблена в луну); ей недостает благородства; как певица она слишком усердствует, как актриса это почти манекен… и все-таки она производит впечатление, даже волнует. Она злоупотребляет тягучими нотами, внезапными переходами; ее мастерство далеко от совершенства, но не лишено блеска. B общем, она нравится и должна нравиться, потому что это все же замечательная певица. Гуаско, несомненно, тоже хороший певец, но он потерял голос. To, что от него осталось, звучит громко, но пусто и вяло; высокие ноты стоят ему большого труда. Вообще он поет тяжело; не знаю, вызвано ли это его привычкой к canto spianatoa[13]. У него много души, благородства и вкуса, но удовлетворяет он только наполовину; его ослабевший голос скользит, а не проникает. Что же касается м-ль Виолы, то она школьница в полном смысле слова: голос – меццо-сопрано, почти контральто, сносный, но даже м-ль Мольтини!!! могла бы давать ей уроки. Роль верховного жреца исполнил некто г-н Шпех, неповоротливый немец с гнусавым и фальшивым голосом, который не стоит Версинга. Зрители, вероятно, по привычке, заставили повторить аллегро из дуэта Нормы и Адальджизы, ибо по вине м-ль Виолы этот дуэт был испорчен. Г-жа Джули была принята публикой превосходно…

О вас, милостивая государыня, здесь очень сожалеют. Вопреки очевидности, не хотят верить, что вы этой зимой не приедете B Петербург. По городу ходят всевозможные слухи. To говорят, что государь дал категорическое приказание пригласить вас во что бы то ни стало; то рассказывают, будто Кавоса посылают к вам с предложением 80 000 рублей! Я не был удивлен и, конечно, очень доволен вашим успехом в Берлине. Проведете ли вы зиму там? Или отправитесь во Франкфурт? Если вы желаете быть в курсе петербургских театральных новостей, необходимо, чтобы вы сообщили мне о ваших планах и дали свой адрес. Вот мой: г-ну И. T. Большая Подьяческая, дом Зиновьева.

У меня до сих пор почти не нашлось времени, чтобы повидаться с нашими друзьями… He думаю, чтобы мне удалось покинуть Петербург нынешней зимой; а мой план совершить путешествие в Париж улетучился, как дым. Впрочем, ничего еще не решено… Я колеблюсь… сейчас мне ничего другого не остается.

A знаете, милостивая государыня, что с вашей стороны было большой жестокостью не написать мне ни слова из Куртавнеля… Милый Куртавнель… Я часто думал о нем этим летом. Достроена ли оранжерея? Видели ли вы г-жу Санд? Музицировали ли по вечерам? Сочиняли ли? Если пожелаете, сообщите мне об этом хоть что-нибудь – nachtraglich [14] – как говорят немцы. Вы слишком хорошо знаете, как все это меня интересует.

Вот какое длинное получилось письмо, милостивая государыня. Если Виардо в Берлине, скажите ему, что я жму его руку и прошу написать мне несколько слов. Переписка, слава богу, возобновилась, и лишь от вас будет зависеть ее продолжение. Ваше молчание и без того уже достаточно печалило меня, поверьте. Позвольте же мне, прежде чем кончить письмо, выразить самые искренние пожелания вам счастья, и верьте, что, раз узнав вас, так же трудно вас забыть, как трудно не привязаться к вам. Прошу вас передать от меня поклон вашей матушке. Как поживает маленькая Луиза? Выросла? Прощайте; будьте счастливы и соблаговолите вспоминать иногда о вашем преданнейшем друге.

И. Тургенев.

Париж, 1-го декабря 47.

Среда

Когда вы получите это письмо, милостивая государыня, ваш дебют в Гамбурге уже пройдет, надеюсь, с триумфом, и если я пишу вам теперь, то потому, что не хочу опоздать с моими поздравлениями. Итак, вы счастливо окончили вашу первую кампанию.

Только что сел за это письмо, как ваша матушка соблаговолила передать мне письмо, которое вы написали ей на другой день после вашего выступления в «Роберте». Вы можете себе представить, сколько удовольствия доставило мне содержание этого письма! Я прыгал от радости по комнате. Ах! очень хорошо, милостивая государыня, очень хорошо, очень хорошо. Среди ваших триумфов вы не забываете ваших парижских друзей, вы сообщаете им о себе; и это потому, что, как вам известно, никто в мире не принимает такого большого участия, как они, во всем, что с вами происходит. Нам остается только благодарить вас; оттого-то, поверьте, мы и делаем это очень часто и от всего сердца. Теперь мы ждем вестей о «Норме» и «Сомнамбуле» и заранее радуемся вашему успеху. Ах, как хорошо получать хорошие вести! Danke, danke[15]…

Что могу я сообщить вам со своей стороны? Bce здоровы, – это для начала. Я скоро возобновлю мои уроки у г-на Лаборда, которыми до сего дня пренебрегал. Я много работаю. Один из моих друзей, но это между нами, показал мне письмо Гоголя, в котором этот человек, вообще такой высокомерный и придирчивый, говорит с большой похвалой о вашем покорном слуге. Одобрительный отзыв такого мастера доставил мне большое удовольствие. B «Illustrated London News»[16] помещена небольшая заметка о вашем дебюте в Дрездене, в которой употреблены выражения: «quite astonishing», «tremendous applause», «an unprecedented furor»[17] и T. д. Должно быть, Тихачек оказался достойным партнером. He обрывал ли он время от времени звук? Кто будет петь с вами в Гамбурге?

Через неделю у «Hamburger Correspondent» не будет другого столь же внимательного читателя, как я. He могу удержаться, чтобы не сообщить вам еще раз, что все идет очень хорошо, очень, очень хорошо (плюньте, пожалуйста, три раза). Я в невиданно хорошем расположении духа. Представьте, я пою!!.. N. В. Сейчас я пою по-фински[18].

…Вы, может быть, найдете, что я пишу довольно глупо и весьма бессвязно? Ho я всегда таков, когда я в хорошем настроении. Я был бы еще в лучшем настроении, ручаюсь вам, если бы вчера вечером я мог быть не в Париже, а в Дрездене! Ведь вчера вы пели в «Сомнамбуле», не так ли? Я очень часто вспоминал об этом во время этой нескончаемой «Клеопатры», и если я кому-то и аплодировал, – то, конечно, не Рашели. Ho – pazienza[19].