Платон Васенко - Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича

Гневные слова Грозного поотрезвили бояр, которые пошли присягать царевичу Дмитрию. Однако и тут не обошлось без протестов, причем летопись отмечает князей Проиского, Ростовского, Щеняти и Немого Оболенского. Тем не менее присяга была принесена. Затем был приведен к присяге и князь Владимир Андреевич. Долго он не хотел присягать, спорил в присутствии государя с боярами и подчинился только угрозам некоторых из приближенных царя, заявивших, что «не учнет князь креста целовати, и ему оттудова не выдти». И мать князя Старицкого «одва велела печать приложити, а говорила: «Что то де за целование, коли неволное!» и много речей бранных говорила. И оттоле бысть вражда велия государю с князем Володимером Ондреевичем, а в боярех смута и мятеж, а царству почала быти в всем скудость», – заканчивает свое любопытнейшее повествование бытописатель.

Владимир Андреевич с матерью, бояре-княжата и Сильвестр со своими сторонниками108 рассчитывали или учитывали скорую кончину царя. Грозный между тем выздоровел от «огненной болезни» и ничем до поры до времени не обнаруживал своего неудовольствия на предерзостных и некрепких ему сановников. Нельзя ли видеть здесь влияния кроткой Анастасии? Во всяком случае, весной 1553 года царь более думал о воздании благодарности Вышнему, чем о наказании провинившимся и отмщении зазнавшимся боярам. По благочестивому обычаю того времени были предприняты большие богомолья по святым обителям. Царь с царицей посетили с мая месяца по конец июня, кроме других монастырей, Троице-Сергиев и Кирилло-Белозерский. Затем, оставив жену в последней обители, Грозный съездил помолиться в Ферапонтов монастырь и по пустыням, и только после этого царь с царицей отправились в обратный путь. Здесь их постигло тяжкое горе: скончался их первенец и наследник, царевич Дмитрий109.

Ища утешения в своей скорби, Иван и Анастасия снова предприняли ряд путешествий по обителям. С жаркой мольбой о ниспослании им детей были они в Ростове у Леонтия Чудотворца и в монастыре святого Никиты в Переяславце и в горячей вере обрели утешение. В 1554 году царственные супруги были обрадованы рождением сына, царевича Ивана. После сего у них родились царевна Евдокия, скончавшаяся двух лет, и царевич Федор, которому судьбой предназначено было стать последним государем из династии Калиты110.

Так шла семейная жизнь Грозного и Анастасии, жизнь, полная радостей и печалей, жизнь, полная любви и нежности. Никакие внутренние бури не омрачали, насколько можно судить, брачного сожительства царственных супругов. Огорчения приходили извне, и шли они от княжат, раздосадованных возвышением Захарьиных, и от Сильвестра с присными. Так, в 1554 году был обнаружен замысел князей ростовских отъехать или, как стали в те времена смотреть в Москве, бежать в Литву. На допросе выяснилось, что князь Семен Ростовский говорил: «Государь не жалует великих родов, бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас ими теснит, да и тем нас истеснился, что женился у боярина у своего дочерь взял, понял рабу свою и нам как служити своей сестре, и иные поносительные слова»111. Эта история, как выяснилось из дальнейшего следствия, была в тесной связи с происшествиями, имевшими место во время опасной болезни царя, и кончилась ссылкой коновода ростовских князей, князя Семена, «в Бело-озеро в тюрму».

Не знаем причин неудовольствия Сильвестра царицей Анастасией. Курбский ни в чем не упрекает ее. Сам Иван пишет»: «Единаго роди малаго слова непотребна». Но ввиду молчания Курбского нет оснований думать, что это слово было «малым» лишь в глазах Ивана. Неудивительно, если и кроткая царица на обнаруженные к ней и ее родным чувства могла ответить взаимной холодностью и даже какой-нибудь резкостью. Это, по мнению Грозного, вызвало «ненависть зельную» к Анастасии, которую Сильвестр и его друзья стали уподоблять «всем нечестивым царицам». В другом месте царь Иван определенно говорит о том, что партия Сильвестра сравнивала Анастасию Романовну с императрицей Евдокией, гонительницей Златоуста112. Не разделяя убеждения Грозного о «зельной ненависти» Сильвестра к Анастасии, мы не можем совершенно отвергнуть его показаний. Судя по вышеприведенному рассказу Царственной книги о болезни царя, кое-что из заявлений Ивана можно принять. Нелюбовь к роду Захарьиных среди высокомерных княжат и их доброхотов могла нечувствительно переходить и в неприязнь к царице Анастасии.

Тем не менее при жизни кроткой царицы даже ее недоброжелатели могли быть спокойны за свою участь. Она, обезоруживая царя, смягчала его гневные порывы и удерживала его от казней и опал. Недолго, однако, наслаждался Иван IV своим счастьем. Все, казалось, предвещало Анастасии долгую и счастливую жизнь. Любимая мужем, цветущая здоровьем, могла ли она думать, что безжалостная смерть уже сторожит ее у порога? Осенью 1559 года царь с супругой и детьми были в Можайске, и там «грех ради наших царица недомогла»113. Болезнь оказалась предвестницей скорой кончины. И вот, седьмого августа 1560 года Грозный лишился своей «юницы»114. Отчаяние овдовевшего царя Ивана Васильевича было велико и непритворно. С плачем и рыданиями шел он за гробом безвременно угасшей подруги жизни, поддерживаемый под руки приближенными.

Горе царя разделяли с ним и его подданные. Множество народа толпилось за печальной процессией, преграждая ей путь. Все шли отдать последний долг первой русской царице. Нищие и убогие со всей Москвы собрались на погребение своей благодетельницы «не для милостыни, но с плачем и рыданием велием», как замечает летописец, прибавляющий затем: «Бяше же по ней плач не мал, бе бо милостива и беззлобива ко всем»115.

Вскоре после смерти Анастасии в характере Ивана произошла разительная перемена. Она объясняется, во-первых, отсутствием той нравственной сдержки, которой была для Грозного его «беззлобивая» «юница». Во-вторых, смерть Анастасии в столь молодые годы не могла после происшествий в 1553 году не казаться чрезвычайно, можно сказать, болезненно подозрительному Ивану IV следствием отравы. И вот царь быстро покатился по наклонной плоскости озлобления и греха. Притом заговорила и чувственная сторона этой страстной натуры. И вторая половина царствования Грозного является страшной эпохой в жизни русского народа, когда казни и разврат царили над испуганной землей. При этом Ивана охватывали часто порывы раскаяния и угрызения совести. С ясностью он представлял себе тогда все ужасы, им содеянные, не находил себе оправдания, молился, постился… – и все это до новой вспышки ярости и гнева.

Озлобленное умоисступление, в котором находился царь Иван с 1560-х годов, не позволяло долго понять и оценить надлежащим образом внутреннюю политику Грозного. Мы разумеем знаменитую опричнину – учреждение, которое, по остроумному замечанию Ключевского, «всегда казалось очень странным как тем, кто страдал от него, так и тем, кто его исследовал»116. В настоящее время, после мастерского исследования С. Ф. Платонова, мы хорошо знаем весь смысл демократической сравнительно опричнины, которая была направлена против титулованного боярства и явилась логическим завершением политики Ивана III и Василия III. Однако тот же исследователь еще раз подтвердил нам, что «сцены зверств и разврата, всех ужасавшие и вместе с тем занимавшие, были как бы грязной пеной, которая кипела на поверхности опричной жизни, закрывая будничную работу, происходившую в ее глубинах»117. Отметим, что низшие слои населения, чутьем оценивавшие смысл личности и политики Грозного, с негодованием относились к его опричникам-любимцам118.