Николай Пустынцев - Сквозь свинцовую вьюгу

— Негодяй, предатель! Вот ты каким треплом оказался!

Ссутулившийся, бледный, Хворостухин выглядел жалким и ничтожным. На следующий день он действительно почувствовал недомогание и начал кашлять. Из разведроты он был немедленно отчислен.

* * *

Рота разместилась в сосновом бору. Вокруг чудесный, напоенный душистой смолой воздух. Высокие прямоствольные сосны, как столбы, подпирают небо, и сквозь зеленую пушистую хвою вершин лишь кое-где проглядывают голубые просветы.

Хорошо! Дышишь — не надышишься!

Наш «академик» Кезин уже успел сказать бойцам, что сосновый воздух богат кислородом и удлиняет жизнь человека. Меланхоличный Воронцов сердито покачал головой:

— Как же! Тут удлинишь! Разевай рот шире!

И действительно, в то же утро немцы начали обстреливать наш бор. В вершинах сосен что-то грохнуло, затрещало, посыпались обломки сучьев, зеленые иглы хвои, и где-то невдалеке ухнул снаряд.

Правда, обстрел скоро прекратился. За день фашисты бросили всего десятка три снарядов. В общем, жить можно. Еще хорошо, что сюда не наведываются «юнкерсы».

Тут же, среди сосен, мы устроили себе окопчики. На каждого отдельно. Рыть их легко: земля сухая, песчаная. Вздремнуть в такой траншее — одно удовольствие. Подстелешь на дно прохладной, духовитой хвои, сверху укроешься шинелью, и такой крепкий, дремучий сон охватит тебя, что порой и от обстрела не проснешься.

Песок доставлял бойцам много неприятностей: не доглядишь, и мелкие песчинки уже попали в казенную часть винтовки или автомата — затвор застопорил. Не дай бог, если в эту минуту придет лейтенант. Распушит, разругает на чем свет стоит.

Тут же, под соснами, разместилась походная кухня. Бойцы окрестили ее метко — «ходовариха». Как она мила солдатскому сердцу! Когда усталый возвращаешься в роту и видишь, как из трубы «ходоварихи» кудрявится вкусный дымок и рядом с половником в руках суетится в белом колпаке приземистый Коля Сергеев, наш ротный кок, то какое-то волнующее чувство радости охватывает тебя. Ты добрался до дому.

Чуть поодаль от ротных повозок, в низине, затемненная низкорослым подлеском, змеилась прозрачная и быстрая речонка. Вода в ней такая студеная, что стоило подержать руку всего несколько секунд, как она начинала нестерпимо ныть. Утолять жажду можно было только крохотными глотками.

У речки всегда был кто-нибудь из бойцов, свободных от задания. Одни, примостившись на бережке, занимались постирушкой, другие пришивали пуговицу или оторванный хлястик, третьи шли сюда просто так, чтобы, растянувшись на песке, послушать звонкоголосый говор речки, переносясь мыслью в родные места. Куда ты мчишься, милая лесная речонка? Как далеко доходят твои воды? В какую реку впадаешь ты?

На бережок нередко приходил и наш ротный чеботарь Андрей Векшин, маленький сухотелый солдат с густыми, уже седеющими усами, свисавшими, как у Тараса Шевченко. Было ему за сорок с гаком. В роте «дядя Андрей» значился в должности ездового, но на досуге ремонтировал солдатские сапоги или ладил упряжь. К речке Векшин приносил свой немудрый сапожный инструмент: нож, шило, дратву, колодку, и тогда отсюда доносилось дробное, словно стук дятла, побрякивание чеботарного молотка.

Векшин в гражданскую служил в Первой Конной армии Буденного, знал много занимательных историй. Часто, отставив колодку и расправив усы, старый солдат рассказывал молодым бойцам: «Этак двинулись мы лавиной на беляков и давай крошить их, как капусту...»

Под кронами сосен землянка старшего политрука Солдатенкова. Здесь мы собирались на беседы и политинформации. Положение на фронтах было по-прежнему тревожным. Война подбиралась к Волге. Ожесточенные бои шли на ближних подступах к Сталинграду. Часто, вернувшись с задания, мы рассаживались рядом с землянкой на песок и с надеждой смотрели на своего военкома:

— Ну, что там? Как они, держатся?

И каждый знал, что понимается под словом «они».

Часто в роту наведывался комиссар дивизии Н. С. Стрельский. Обычно он приходил один. Завернет вначале на кухню, к нашему коку, узнает, какой обед готовится бойцам, какой приварок, потом направится в расположение роты. Солдаты, увидев его, вытягивались в струнку, но он запросто подходил к ним, пожимал руки, расспрашивал о здоровье, о харчах, о том, что пишут из дому, — и глядишь, через минуту-другую между ним и разведчиками завязывалась самая непринужденная, задушевная беседа.

О чем только не расспрашивал комиссар солдат! И о том, как чувствуют они себя на задании, не скучают ли о невестах, хватает ли махорки, исправна ли обувь, теплы ли портянки... Солдаты охотно рассказывали комиссару о всех своих радостях и горестях и в свою очередь задавали десятки вопросов, спрашивали, что происходит в мире, вступят ли в воину против нас Япония и Турция, будет ли открыт второй фронт.

Сколько душевной теплоты, искренности было в беседах комиссара с солдатами. Каждый приход комиссара становился для солдат праздником.

Подвиг Вани Опарина

Для разведчика нет ничего хуже обороны. Наблюдение сменяется ночным поиском, поиск — наблюдением. Все становится обычным, примелькавшимся.

Поэтому известие о готовящейся атаке разведчики встретили с радостью. Был конец августа. Ржавые листья уже вкрапывались в густые темно-зеленые косы берез. Сегодня выдался ясный день. Легкий беловатый туман, лежащий в низинах, рассеялся, и на небе засияло огнистое солнце. В половине десятого к окраине деревушки Ожигово, к лесным посадкам, стали подтягиваться автомашины. Вместо кузовов у них торчали какие-то металлические рамы с рельсами.

— «Катюши» родненькие прибыли! — первым догадался Ягодкин. — От них гитлеровцы ревмя ревут.

Столпившись, осматриваем диковинные установки, названные нежным девичьим именем.

Машины выстроились в ряд. Командир подает сигнал. Водители рассаживаются по своим кабинам.

— Огонь!

С пронзительным воем летят ввысь десятки мин. Десятки ярких пунцовых огней мелькают на синем холсте неба. Один залп, другой, третий...

Грозный рокот «катюш», словно чудесная музыка, звучит в ушах. Выбросив смертоносный груз, установки тотчас же меняют позиции.

Раздаются залпы наших дальнобойных орудий. Земля дрожит от гула разрывов. В небе появляются звенья краснозвездных самолетов.

— Вот они, наши летаки! — кричит Брук, и я невольно с грустью вспоминаю Бархотенко. — Кто говорил, что у нас самолетов нет?!

В десять сорок, после артиллерийской подготовки, в атаку поднимаются пехотинцы. Мы идем с ними. Чувства страха, подавленности, какое я испытывал, идя на боевое задание в первые дни, и в помине нет. Мы готовимся к бою, уверенные в своих силах, в превосходстве над врагом. Немного даже любуешься собой, гордишься тем, что ты воин могучей Советской Армии и участвуешь в великом деле, которое навеки войдет в историю, бьешь заклятого врага, очищаешь родную землю от фашистской нечисти. Если останешься жив, тебе потом не стыдно будет смотреть в глаза людям. Ты честно исполнил свой долг. Ты был солдатом в самом прекрасном значении этого слова.