Георгий Бердников - Чехов

Нет, это была не всепрощающая доброта. Вовсе нет. Он никогда не простил отцу его деспотизма, никогда не забыл о том, что в детстве его секли. Не простил, не забыл потому, что ненавидел деспотизм и не принимал его в любой форме. Но он не только отрицал деспотизм и ложь. Он противопоставлял им справедливость. Требовательную справедливость, которая не могла мириться и не мирилась со всем, что ей противоречило. Отсюда деятельная забота о справедливых отношениях в семье, резкие отрывочные замечания, о которых вспоминает Михаил Павлович: "Это неправда", "Нужно быть справедливым", "Не надо лгать" и т. д.

Никто из братьев не бунтовал против деспотических порядков в доме Павла Егоровича так яростно, как Александр. Ирония судьбы, однако, состояла в том, что он же и воскрешал эти порядки, только теперь уже в своем доме, причем в форме еще более неприглядной, еще более безобразной.

Александр остервенело бился за свою личную независимость, но не для того, чтобы раз и навсегда покончить с мещанскими нравами, а для того лишь, чтобы привести их в соответствие со своей разросшейся амбициозностью. Отец его свято верил в заповеди мещанской философии, что же касается его просвещенного сына, то ему, "университетскому человеку", конечно же, было неловко их открыто отстаивать, тем более поэтизировать. Чувствовал он себя поэтому достаточно конфузно. И, судя по его же воспоминаниям, ощущать это чувство неловкости и своей вины начал давно, еще тогда, когда физической силой пытался утверждать свое мальчишеское право на старшинство. Конфузно чувствовал он себя и теперь, когда помыкал своими домашними, изводил их попреками и жалобами. Конфузился, но оставался тем же мещанином до мозга костей. Вот это и сгубило его талант.

Необычность, непривычность резких замечаний Антона Павловича понятны. Нравственное начало, которое он вносил в свою семью, означало решительную, бескомпромиссную, последовательную борьбу с мещанскими нравами и мещанской философией.

Антон Павлович продолжил доставшуюся ему по наследству от предков борьбу за личную свободу и независимость. Продолжил, освободив ее от противоестественных мещанских наслоений и искажений, решительно отбросил двуединую формулу своего отца — формулу подчинения и господства. Вместе с тем было отброшено представление и о незыблемости существующих порядков, укоренившихся нравов, принятых формул.

Помните, — в письме Павла Егоровича Михаилу Павловичу, — "вырастешь, будешь совершен человек словом и делом, тогда и тебе самому придется властвовать над другими, иначе быть не может, от этого зависит общий порядок всех живущих на земле". "Иначе быть не может" — вот на эту-то формулу и обрушится в первую очередь молодой писатель, на нее и на все то, что она пыталась оправдать и увековечить.

В свое время А. Роскин показал, что первое известное нам печатное произведение Чехова — "Письмо к ученому соседу" во многом пародировало стиль писем Павла Егоровича. Роскин склонялся даже к мысли об общности духовного склада героя "Письма к ученому соседу" и Павла Егоровича. Вряд ли можно с этим согласиться. Несомненно, однако, что основное убеждение Василия Семи-Булатова — "этого не может быть, потому что этого не может быть никогда" — пародировало образ мыслей, свойственный и Павлу Егоровичу.

К концу пребывания в Таганроге Чехов имел не только определенные убеждения. К этому времени сформировались существенные стороны и его характера, его натуры.

Ему явно импонировал тургеневский Дон-Кихот — человек идеи, человек бескомпромиссный и деятельный, непоколебимый в отстаивании своих взглядов и убеждений.

Симпатия к неподкупному рыцарю добрых идей очень важна для понимания писателя. Однако не менее важно знать, что далеко не все в облике этого героя было близко Чехову.

По мнению Тургенева, сила Дон-Кихота в отличие от Гамлета в наивности героя, в его слепой одержимости. Дон-Кихот знает мало, но ему и не надо знать много. "Что нужды, — пишет Тургенев, — что первая же его попытка освобождения невинности от притеснителя рушится двойной бедою на голову самой невинности… что нужды, что, думая иметь дело с вредными великанами, Дон-Кихот нападает на полезные ветряные мельницы… Кто, жертвуя собою, вздумал бы сперва рассчитывать и взвешивать все последствия, всю вероятность пользы своего поступка, тот едва ли способен на самопожертвование… главное дело в искренности и силе самого убежденья… а результат — в руке судеб. Они одни могут показать нам, с призраками ли мы боролись, с действительными ли врагами, и каким оружием покрыли мы наши головы…"

Надо понять Тургенева, эта своеобразная философия рождалась в процессе мучительного осмысления уроков крушения буржуазной революции 1848 года, в обстановке зреющих в России бурных событий шестидесятых годов. И все же несомненно, что она отражала не только чувство преклонения перед людьми, дерзавшими брать на себя задачу "исправлять зло и защищать притесненных на всем земном шаре", но и изрядную долю скептицизма в отношении тех идей, которые их вдохновляли на подвиг, скептицизма и фатализма.

Как отнесся Чехов к этой философии? Думается, что достаточно холодно. Очень это было непохоже на его натуру, натуру не только самоотверженную, но и очень трезвую.

Уже в юности Чехов неопровержимо доказал, что умеет следовать своим нравственным принципам последовательно и самоотверженно, умеет отстаивать их смело и непреклонно. Вместе с тем была присуща ему деловая расчетливость и практичность трудового человека, твердая вера в силу человеческого разума и воли.

Пожалуй, можно сказать еще более определенно. Чехов потому и проявляет такую последовательность и самоотверженность в отстаивании своего идеала, что верит в разум и волю человека, непоколебимо верит даже тогда, когда терпит поражение, когда убеждается в своем бессилии, например, в тщетности своих стараний спасти безвольного, губящего свой талант брата Николая.

Не нужно, однако, понимать сказанное в том смысле, что к концу семидесятых годов Чехов обладал уже сложившимся мировоззрением. Нет, конечно. Да, в это время отчетливо проявляются существенные особенности взглядов писателя, которые многое предопределяют в его последующем творческом пути. Но на рубеже восьмидесятых годов было в его взглядах немало и противоречий, немало юношески наивного и незрелого.

В 1889 году в письме к Суворину с глубокой горечью Чехов говорил о том, что разночинцы ценою молодости покупают то, что писатели-дворяне брали у природы даром. И предлагал Суворину написать рассказ о том, "как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая".