Чеслав Милош - Азбука
Секвойные леса чрезвычайно угрюмы. Растут они в зоне постоянных туманов, ибо все время требуют влаги. Стоят эти огромные колонны, многим из которых по нескольку тысяч лет, между ними полосы тумана, а внизу полная тьма и отсутствие какого бы то ни было подлеска. Если такой гигант падает, из его ствола тут же вырастают побеги и начинают пробиваться наверх. Из одного такого дерева можно получить множество превосходных стройматериалов — отсюда войны лесозаготовительных компаний с экологами.
Арон, ПирмасВымышленный персонаж, созданный в шутку Теодором Буйницким и мной. Буйницкий держал в памяти Козьму Пруткова — поэта, придуманного несколькими русскими литераторами. «Пирмас» по-литовски значит первый, то есть имя означало: Арон Первый. Арон Пирмас публиковал стихи в «Жагарах»[82]. Стихотворение «Мое путешествие по Чехии» я узнал — оно было написано мной, хотя и включено в сборник стихов Буйницкого. В этом стихотворении Пирмас называет себя «амальгамой еврея и литовца». Другие тоже писали под этой фамилией. Потом (когда же это произошло?) Пирмас сменил имя, став Ариэлем, и, кажется, несколько человек публиковали под этим псевдонимом свои произведения в «Курьере виленском».
Арсенальская, 6Дом в Вильно возле самого кафедрального собора, напротив так называемого Телятника[83]. В этом доме квартира моих родственников, Пшемыслава и Целины Павликовских, — место, где я часто останавливался и откуда летом 1940 года отправился через зеленую границу в Варшаву, покинув Вильно более чем на пятьдесят лет.
Арский, СтефанВ довоенной Варшаве я знал его как Сальмана. Знаком я был и с его женой Магдой, дочерью баснописца Бенедикта Герца. Левое крыло социализма. Во время войны они, Владислав Малиновский с женой и Збигнев Мицнер оказались в литовском Вильнюсе. Поскольку до войны их группа была связана с Оскаром Ланге, ставшим к тому времени американским профессором экономики, с его помощью они пытались уехать. В конце концов им это удалось благодаря социалистическим знакомствам Ланге[84] в Швеции. С какими-то шведскими проездными документами и советскими транзитными визами они проехали через весь Советский Союз и в Японии сели на пароход, плывший в еще нейтральные Соединенные Штаты. Стало быть, транзитом через СССР ездили не только с японскими визами консула Сугихары[85]. После войны Сальманы вернулись в ПНР, где Стефан начал писать под фамилией Арский. А вот Мицнер приблизительно в то же время, что и я, подался через зеленую границу в Варшаву и действовал там в социалистической организации «Свобода».
Аскенази, ЯнинаБыла единственной дочерью знаменитого историка профессора Аскенази. В сочинениях Ежи Стемповского[86] можно прочесть о его беседе с профессором около 1930 года. Беседа эта ужасает. Аскенази ясно осознавал неотвратимо приближавшуюся с двух сторон гибель польского государства. К счастью для себя, он умер до войны.
Его дочь была этаким тепличным цветком узких интеллектуальных кругов. Совершенно беззащитная. Довольно крупная, некрасивая, темноволосая, робкая, с расстроенной психикой и немалой долей шизофрении, читательница поэзии и философии. Во времена немецкой оккупации она была членом нашей «Свободы». Эта организация Збигнева Мицнера (из которой его в конце концов вытеснил Вацлав Загурский[87]) объединяла журналистов, писателей и актеров, в том числе и многих евреев, не живших в гетто. Панна Аскенази кружила по городу с сумкой, полной подпольного самиздата, и заходила к нам — туда, где кончалась тогдашняя аллея Независимости. Казалось, она не вполне осознает происходящее вокруг. По ее словам, ей случалось терять ощущение времени и пространства. Однажды она ездила кругами на трамвае, проезжая весь маршрут туда и обратно, пока не обратила на себя внимание синей полиции[88]. Ее арестовали, но она сумела избавиться от содержимого сумки в туалете, и как-то ее освободили. Кто знает, быть может, она призналась, что ее отец — знаменитый профессор, или же полицейским не хотелось заниматься помешанной. Кажется, в оккупированной Варшаве она была одинока. По-моему, о ней никто не заботился. Как она погибла, мне неизвестно.
И еще один профессор-пессимист приходит мне в голову: Мариан Здеховский, который незадолго до начала войны выпустил книгу «Перед лицом конца» и, к счастью для себя, подобно Аскенази, не дождался исполнения своих предсказаний. Но мысль о его совершенно беспомощном сыне для меня столь же мучительна, как мысль о панне Аскенази. Во время депортаций из Вильно в июне 1941 года он попал в облаву и поехал в лагерь, где такие, как он, умирали в числе первых.
Эта воронка, этот колодец, эта бездна страданий невинных существ — а сколько среди них было психически больных или на грани психической болезни, с ощущением ужаса, многократно усиленным болезнью. И эта мысль возвращается вновь и вновь.
АтилаЭто был тринадцатилетний венгр, сражавшийся в рядах повстанцев в 1956 году, а после поражения восстания бежавший в Австрию. Мак и Шеба Гудманы, жившие тогда в Париже, по доброте своей позаботились о нем, привезли в Америку и послали учиться. Атила остается для меня трудной моральной проблемой. Когда началась американская интервенция во Вьетнаме, он, разумеется, поехал туда добровольцем — ему было очевидно, что коммунистов надо бить, где бы они ни находились. Поскольку Атила знал нас как друзей Гудманов, он заехал к нам в Беркли по дороге на Дальний Восток. В Беркли люди были настроены против армии. Но, независимо от этого, что мог я сказать ему, искавшему моральной поддержки? Ведь, живя во Франции, я видел поражение французов во Вьетнаме — почему американским генералам казалось, что они победят? Как объяснить Атиле, что вьетнамцы ведут отечественную войну против чужеземцев, а в такой войне чужеземцы победить не могут? Что мне было делать: заражать его пессимизмом? Ослаблять, когда он уже принял решение? Я чувствовал себя отвратительно. Единственное, что я мог сделать, это бормотать, что американское общественное мнение неоднородно, а вопрос борьбы между двумя блоками не так прост, как ему кажется. Бедный храбрый прямодушный Атила! Однако на этой войне он не погиб. Он служил в авиации и вернулся высококвалифицированным техником-электронщиком.
Ахрем-Ахремович, ГрацианНе более чем тень, но я узнал бы его. Студент факультета изящных искусств Виленского университета имени Стефана Батория, возможно, уже ассистент. Специальность: графическое оформление книг. Кроме того, он писал. Немного приземистый, атлетического сложения. Студенческая фуражка — мягкая конфедератка с едва заметными углами пепельного цвета, а на ней герб университета — волчьи клыки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});