Василий Филиппов - Юлиус Фучик
Раздался последний выстрел. На улице остались лежать детские тела. Из холодеющих рук мальчика упала буханка черного хлеба. Зверское убийство всколыхнуло город. Всю ночь Пльзень, не спал. На место злодеяния приходили толпы людей, они бросали на окровавленную мостовую цветы и проклинали убийц, войну и ненавистный режим. Юлек тоже побежал на Котеровскую улицу. То, что он увидел, потрясло его и запомнилось на всю жизнь. Он сочинил гневную эпиграмму:
Как надоела эта чернь,желает есть — хоть плачь!Но недовольство усмириттюрьма или палач.
О да, вы правы, господа.И нам наскучил плач.Вот посмеемся мы,когда повесит вас палач.
В осенние дни 1918 года Юлека захлестнул водоворот политических событий. Он уже не мог сидеть дома над учебниками, когда на улицах бурлили демонстрации, раздавались лозунги: «Долой прогнившую Габсбургскую империю!», «Конец трехсотлетнему порабощению чешского народа!», «Долой войну!», «Да здравствует социалистическая республика!».
14 октября Чешские земли охватила всеобщая забастовка. «Горючим» материалом и искрой явилось решение австрийских властей о массовом вывозе всех запасов продовольствия, демонтаже оборудования государственных предприятий. В печать просочилось высказывание Чернина: «Чехию мы потеряем, зато нацию отдадим как труп». Поднявшаяся народная волна сорвала реквизиционные планы и нанесла сильный удар по разваливающейся монархии. 28 октября, когда стало известно о капитуляции Австро-Венгрии, жители Праги вышли на улицы. С карты Европы наконец исчезла Австро-Венгрия, «лоскутная, составленная из унаследованных и наворованных клочков… — как ее характеризовал Карл Маркс, — это организованная путаница из десятка языков и наций, это бессистемное нагромождение самых противоречивых обычаев и законов». Пробил час, и многолетний гнев народа, нараставший в течение столетий, взметнулся и горячей лавой разлился по улицам. Возбужденные массы горожан срывали ненавистные флаги, гербы, вывески с двуглавым орлом австрийских Габсбургов и вывешивали трехцветные национальные флаги. В этот же день Национальный комитет издал так называемый Первый закон Чехословацкого государства. Чешская буржуазия пришла к власти мирным путем, в обстановке, которая позднее была выражена в словах популярной народной песенки: «Весело громили мы Австрию прогнилую». Вечерние газеты сообщали о трогательной сцене, разыгравшейся в центре Праги у памятника святому Вацлаву. Социалисты Соукуп и Стршибрный со слезами на глазах целовались с помещиком Швеглой и финансистом Рашиным, демонстрируя пример солидарности всех слоев нации. В печати распространились десять заповедей гражданина Чехословакии. Они начинались, как правило, словами «…слушайтесь, уважайте собственность, проявляйте терпение, доверяйте…». Только одна заповедь звучала чуть ли не революционным призывом и заканчивалась столь же неожиданно: «Возьмите в свои руки власть, возьмите в свои руки власть прежде всего над самим собой, свободный человек не может быть рабом толпы или страстей».
Как ни примитивна была подобного рода демагогия, она играла свою роль. Радость, вызванная окончанием войны, освобождением от австрийского ига, разительность бросающихся в глаза резких перемен, свершившихся буквально за несколько часов, потрясали, опьяняли, наполняли гордостью сердца, неожиданно открывали полное сокровенного значения слово «республика». То была заря, первые часы новой самостоятельной, независимой республики, время беспредельных надежд, время иллюзий. Юлиусу не приходилось раздумывать над тем, как принимать свершившееся. Пылкий патриот не мог не рукоплескать этому событию. Он так вспоминал об этом историческом дне 28 октября 1918 года:
«Вечер. Собрание… В дискуссии о политической ситуации цитируют стихи Виктора Дыка, Сватоплука Чеха и Коммунистический манифест. Все взволнованы. Летят часы пылкого воодушевления. Расходиться не хочется. В последних сообщениях из Праги говорится о больших событиях. И все мы ждем чего-то, что для нас, еще совсем юных учеников, не имеет определенных границ и размеров, но имеет совершенно определенную форму — мир и свобода.
Стены маленькой комнаты, заполненной кучкой восторженных юношей, неожиданно раздвигаются. Дверь словно распахивается в неведомый и большой мир. На пороге пльзенский адвокат, член Национального комитета. Он размахивает телеграммой, и так как не может пробиться к столу, то прямо с порога читает сообщение о провозглашении государственной самостоятельности. Его то и дело перебивают нетерпеливые возгласы.
Скоро полночь. Я стучу в окна домов, где живут мои товарищи по школе. Они неохотно поднимаются. Я выпаливаю новость. Но они засыпают, едва дослушав половину моего сообщения. Их поведение возмущает меня. Спать в такую минуту!
Напротив живет рабочий, социал-демократ. Бужу его. Он быстро одевается. Хочет знать подробности. Не переставая расспрашивает: „Свобода, да? Самостоятельность? А кто, кто объявил? Кто во главе?“
Мне кажется, что это неважно. Меня обижает его недоверие к людям, совершившим такой поступок. Он запальчиво объясняет мне, что нет, это важно, что именно по этому можно судить, для кого предназначается свобода. Я не понимаю. Смешно! Что его беспокоит! Конечно, для нас, для всех, для кого же еще?
Он удивленно смотрит на меня и пожимает плечами…
На следующий день мы пришли вдвоем в Национальный комитет в качестве добровольцев. Я торжествовал. Я был доволен, видя своего соседа Пика на службе у новых пльзенских властей. Восторженно, как и я, он взял старую винтовку и пять патронов, которые к ней не подходили. Нас послали охранять какой-то склад на пригородном вокзале. Мы провели там четыре ночи и три дня.
О нас забыли».
В своих иллюзиях и мечтаниях Юлек зашел тогда слишком далеко. Ему казалось, что свободу новой республики надо защищать. Грудью! С оружием в руках! Против кого? Неизвестно. Может быть, это нечто вроде отрядов матросов и красногвардейцев в Советской России? Поэтому он украсил себя красно-белой кокардой и несколько дней стоял на холодном осеннем ветру, охраняя непонятно какой склад. Для юноши, как и для многих, непререкаемым авторитетом был президент Масарик. С первых часов и дней существования республики вся печать, буржуазные и социал-демократические лидеры наперебой его восхваляли. Ему вместе с президентом США Вильсоном приписывали все заслуги в завоевании национального освобождения. Культ Масарика перед его возвращением из США на родину в декабре 1918 года принял огромные размеры. Орган социал-демократов «Право лиду» («Право народа») писал о приезде «мессии чешской нации». Буржуазные газеты приравнивали Масарика к античным героям: «Как когда-то, в античные времена, к грекам и римлянам возвращались величайшие корифеи оружия, великие завоеватели и победители, так сегодня к вольной, освобожденной чехословацкой нации возвращается ее бессмертный созидатель и творец». С утра 21 декабря все предприятия Праги не работали. Десятки тысяч людей собрались на вокзале, где они под гром орудийного салюта увидели шестидесятивосьмилетнего человека, с которым они связывали столько надежд. Сын сельского кузнеца, профессор философии Пражского университета был известен подчеркнутой простотой в обращении и скромностью в жизненных привычках, а также своими книгами, статьями. Он раньше, чем большинство других чешских патриотов, увидел новые возможности решения чешского вопроса в связи с мировой войной и круто повернул от проавстрийской ориентации к политике расчленения Австро-Венгрии, эмигрировал в конце 1914 года в Париж, где вокруг него стали группироваться политики, разделявшие его новую ориентацию, — Э. Бенеш, Й. Дюрих, М. Штефаник. Он создал и возглавил Чешский заграничный комитет, реорганизованный позднее в Чешский национальный совет в Париже. Ему удалось убедить правящие круги Антанты в том, что он и его программа отвечают их интересам в борьбе против Германии, а позднее и против Советской России и революционного движения в Европе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});