Целитель - Жозеф Кессель
— Сейчас увидим, — ответил Керстен.
Он поднял руки, расправил кисти и стал разминать ладони и фаланги пальцев, чтобы придать им всю возможную гибкость, эластичность и силу и пустить в действие. Теперь он действовал не на ощупь — он знал, что делать и куда приложить усилия. Глубоко вдавив пальцы в живот своего пациента, он точным движением жестко ухватил плоть, сформировав из нее валик, и начал ее сжимать, крутить, растягивать, увязывать и развязывать, стараясь добраться до пораженного нерва через слои кожи, жира и плоти. С каждым его движением Гиммлер вздрагивал и придушенно вскрикивал. Но в этот раз боль не была слепой и спонтанной. У нее было направление. Как будто у нее появилась цель.
После нескольких манипуляций Керстен опустил руки. Его тело отдыхало, как у боксера между двумя схватками. Он спросил:
— Как вы себя чувствуете?
Несколько секунд Гиммлер не отвечал. Казалось, что он прислушивается к собственному телу и не верит своим ощущениям. Наконец он неуверенно произнес:
— Я чувствую… Да. Это невероятно… Мне стало легче!
— Что ж, продолжим, — сказал Керстен.
Руки — сильные, безжалостные, словно обладающие собственным разумом, — опять взялись за работу. Боль, похожая на потрескивающее пламя, опять побежала по изношенным нервам, как будто по электрическим проводам. Но теперь — хотя слишком сильное надавливание или выкручивание вызывало у него судорожный вздох или стон — Гиммлер поверил. И это доверие помогало врачу.
Минут через десять Керстен остановился:
— Для первого раза достаточно.
Казалось, что Гиммлер его не слышит. Он не двигался и едва дышал. Казалось, он боится, что малейшее движение, малейший вздох нарушит хрупкое внутреннее равновесие. На его лице было написано изумление и недоверие.
— Вы можете встать, — сказал Керстен.
Гиммлер приподнялся так медленно и осторожно, как будто его тело таило в себе бесценное сокровище. Потом он так же осторожно поставил ноги на пол. Брюки с него соскользнули, он сделал инстинктивное резкое движение, чтобы их подхватить. Испугавшись последствий этого движения, он застыл, крепко сжав брюки. Но внутри него ничего не отозвалось — тишина, спокойствие и то ни с чем не сравнимое блаженное состояние, которое может дать только избавление от невыносимых страданий, никуда не делись.
Гиммлер устремил на Керстена взгляд, в котором за стеклами очков читалась растерянность. Он воскликнул:
— Это сон? Возможно ли это? У меня больше ничего не болит… Совсем не болит!
Он вздохнул и продолжил, сказав скорее себе, чем Керстену:
— Никакие лекарства не помогали… Даже от морфия не было толку. А теперь… Всего за несколько минут! Я бы никогда не поверил.
Свободной рукой Гиммлер прикоснулся к своему собственному животу, как будто потрогал что-то волшебное.
— Вы правда способны избавить меня от спазмов? — воскликнул он.
— Я думаю, да, — ответил Керстен. — Ваше состояние вызвано поражением некоторых нервов, а мое лечение действует как раз на них.
Гиммлер поднялся с дивана, на котором сидел, и подошел к Керстену:
— Доктор, я хочу, чтобы вы были при мне.
И, не дав Керстену времени ответить, добавил:
— Я сейчас же запишу вас в СС. Вы получите чин полковника.
Керстен не смог сдержаться и отпрянул назад. Он в замешательстве смотрел на тщедушную полуголую фигуру, поддерживавшую руками сползавшие брюки. Но этот человек, избавившись от болей, опять посчитал себя всесильным. Он интерпретировал удивление доктора по-своему.
— То, что вы иностранец, не имеет никакого значения. СС распоряжаюсь я. Я их рейхсфюрер. Одно ваше слово — и вы полковник, у вас будет чин, жалование, форма.
На секунду Керстен представил себя в форме СС — такой грузный и тяжеловесный, так любящий удобную просторную одежду из мягких тканей. Он с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться. Но Гиммлер все так же смотрел на него, и на его лице было ясно написано, до какой степени сделанное Керстену предложение было выражением признательности и знаком благосклонности.
— Да, доктор, — торжественно повторил Гиммлер. — Я вам обещаю: полковник!
Керстен слегка наклонил голову в знак благодарности. У него было чувство, что он попал в какой-то другой мир, где обычные ценности вывернуты наизнанку.
«С сумасшедшими надо играть по их правилам», — подумал он и ответил со всей серьезностью:
— Рейхсфюрер, я бесконечно признателен вам за ту честь, которую вы мне оказываете. Но, к моему великому сожалению, я не могу принять ваше предложение.
Он долго объяснял Гиммлеру, что живет в Голландии, что у него там дом, семья, налаженная жизнь, очень много больных…
— Но, — продолжил он, — если у вас возобновятся спазмы, я тут же приеду! Кроме того, я пробуду здесь еще две недели — у меня здесь тоже много пациентов.
— Считайте меня одним из них. Пожалуйста, приходите каждый день, — взмолился Гиммлер.
Он надел рубашку, под которой скрылись его сутулые плечи, выступающие лопатки и раздутый живот, застегнул брюки и завязал галстук, надел китель с нашивками генерала СС и нажал на кнопку звонка.
Вошел адъютант, выбросил руку в знак приветствия.
— Для господина Керстена мои двери всегда открыты, — сказал ему Гиммлер. — Это приказ. Пусть все это знают.
7
Каждое утро Керстен творил чудеса. Каждое утро он, как по волшебству, высвобождал Гиммлера из острых когтей боли — Гиммлер научился любить даже боль, вызванную этими руками. Так страдалец любит иглу от шприца с лекарством, облегчающим его страдания.
Но здесь речь шла не только о лекарстве или об инструменте. От пальцев доброго толстого доктора с доброй улыбкой и добрыми руками исходили блаженство и покой. Потому-то рейхсфюрер и считал Керстена волшебником и магом. Доктор привык к радостной благодарности больных, когда он избавлял их от мучений, которые они уже не надеялись вылечить, но поведение Гиммлера повергало его в шок. Никогда ни один из его пациентов не высказывал такого благоговения и восторженности, почти преклонения. Керстену казалось, что перед ним не Гиммлер, а слабоумный ребенок.
И этот человек — самый могущественный после Гитлера в Третьем рейхе и даже более опасный, чем Гитлер, — чьей обязанностью было хранить самые главные и самые страшные государственные тайны, оказался невероятным болтуном. Расслабившись и получив облегчение под руками доктора, войдя в состояние блаженства, сравнимого с наркотическим, Гиммлер терял всякую осторожность до такой же степени, до которой он, будучи в нормальном состоянии, патологически не доверял ничему и никому.
Во время сеансов лечения Гиммлер постоянно пускался в откровения. У Керстена было правило — примерно каждые пять минут делать небольшую паузу, чтобы дать передышку нервам, которые он только что обрабатывал. Так, каждый сеанс, который длился около часа, включал в себя несколько перерывов, во время которых,
