Сукнев Михаил - Записки командира штрафбата. Воспоминания комбата 1941–1945

Хватаю на всякий случай винтовку из пирамидки у входа, перезаряжаю СВТ — пустой магазин! Вторая винтовка — тоже не заряжена! У пулемёта — ни души. Вот, думаю, санаторий, а не война!..

Медведь плыл вдоль берега, я бросал в него камни, чтобы уходил за Волхов. Потом рассказывали, что артиллеристы добили беднягу, медведя-калеку, и пустили его в котёл…

Ночью появляюсь в блиндаже у бойцов, будучи и командиром роты пулемётчиков, и позднее комбатом. Ко мне все внимание и радость в глазах: комбат жив, и мы выживем!

Я не читаю нотаций, не упоминаю об уставах, не делаю разноса нерадивым… Говорим обо всем: о доме, о Сибири, о России. О положении у нас и на фронтах, о котором я и сам не особенно информирован был — знал только то, что в газете, и то была она у нас раз в неделю одна. Дивизионная.

Среди бойцов были и деревенские, и немного городских, люди со всей страны.

Собираюсь уходить — не отпускают, просят, чтобы еще побыл у них. Однажды один мне сказал: «Вот у нас бывает комиссар, придет, помолчит, что-то выспросит. Сделает замечание и уходит. И нам с ним не о чем толковать. А вот вы придете, товарищ комбат, — у нас душа нараспашку!» И это была правда. А если бы во время такой беседы заглянул кто-то в блиндаж, то он комбата принял бы за обыкновенного окопного красноармейца.

Николай Лобанов, парень лет двадцати двух, доброволец из химинститута в Уфе, решил проучить нашего чекиста-особиста Проскурина за доносительство. Тот всегда приходил к нам — гадать сны у Лобанова. И вот пришёл однажды, говорит:

— Я видел во сне часы, на которых было время 12 часов. Что это, Николай?

— Часы — это месяц. Время — могут убить в полночь! — «приговорил» Лобанов особиста. И тот в течение месяца не вылазил с КП батальона, даже позеленел от недостатка воздуха в этом полусыром подвале-яме.

В июне 1942-го в небе появились наши штурмовики Ил-2. Они прошли бреющим из-за Волхова к железной дороге над нашей обороной, у немцев — взрывы, пальба. И вот они, герои, снова бреющим проходят над нашей головой, покачивают нам на прощание крыльями. Лихие парни! Чего не сказать о «ночных ведьмах» на У-2. Послушать ныне, так это они выиграли войну в воздухе! Я — очевидец. Адвокатов мне не надо.

Ночью за Волховом слышим шум мотора нашего «кукурузника». Противник молчит, прекращает стрельбу. Мы отдыхаем, вглядываемся в темное небо, но кроме звука приглушенного мотора — ничегошеньки. Потом и звук пропадает. Где-то в километре от нас рвется серия небольших бомб. «Ночной бомбардировщик» отбомбился и возвращается. Мотор включает, когда минует нашу передовую, уже над Волховом, и исчезает…

Здесь немецкая оборона была так запутана, что наши разведчики не могли разобраться в их траншеях и заграждениях. Где доты, дзоты, огневые точки? Так что «ведьма» только попугала тех же баварцев и улетела в свой тыл, на отдых… Никакой цели она не разгромила, не разбомбила, а в лётной книжке отметка — выполнен боевой вылет, противник понёс потери…

В ноябре меня назначили командиром батальона. Пулеметную роту я передал лейтенанту Александру Карповичу Жадану, он из Харькова (умер в 1986 году). Григорий Иванович Гайченя с Украины, адъютант старший, капитан, принял 2-й стрелковый батальон, который находился в соседнем селе Теремец в двух с половиной километрах от нас, в полном окружении, исключая реку Волхов в тылу. Поначалу батальон 1347-го полка старшего лейтенанта Бурлаченко под шумок захватил это место, причем бескровно, внезапно. Бойцы это место прозвали «островом Буяном», который они не отдадут врагу! Если Лелявинский плацдарм был у немцев как на ладони, особенно с юга из-за ручья Бобров, с опушки лесного массива, то Теремец будто специально был расположен для обороны. С западной окраины село спускалось к Волхову под углом десять градусов. Противник, ведя артобстрелы, если брал ниже, то снаряды не долетали метров на пятьдесят до первых траншей обороняющихся. Если брал чуть выше, то они рвались по Волхову. Так же и пулеметные трассы не достигали защитников, пролетая выше или рикошетя впереди. Наших можно было поражать только минометным, навесным огнем, от которого хорошо укрываться в блиндажах и дзотах под накатами.

Это село немцы так и не взяли: танки утопили, авиация не брала, снаряды делали перелеты. Наши зарылись, будто в доте. Один танк, завязший по башню, они откопали и тоже сделали из него дот.

У нас все командиры рот сменились: раненые, убитые, больные… Отправляю раненых и убитых ночью, принимаю новое пополнение и развожу его по ротам, чего не делал наш маэстро-шахматист, добряк Алешин, который получил на новом месте танковый батальон. Его заместитель Слесарев уехал за шефом. А комиссаров всех упразднили, они стали заместителями командиров по политической части. И правильно.

С середины января по июль 1942-го батальон не мылся в бане. Не менял бельё. Я обносился вконец. Сапоги носил немецкие с широченными голенищами. Бельё — из чёрного шелка, даже паразиты скатывались, и мы были относительно чистыми. «Мылись» ночами, раздеваясь до трусов — и в сугроб! Вода была на вес золота. В снегу масса убитых, а на Волхове лед промерз до полутора метров. Приносим лёд и ставим в ведрах на печурку…

Инициативу проявил ещё Алешин, организовал бригаду строителей. Разобрали дебаркадер и из него, в «штольне», в обрыв встроили баню. Когда дошёл до меня черед, то я всех согнал с полка, жарясь «насмерть» веником!

С тыловиками случались у меня крутые разговоры. Обносились мы, как я уже сказал, до того, что с трупов немцев снимали сапоги. Вот до чего дошли нас свои снабженцы! Прихожу к ним:

— Дадите обмундирование?

— Да вас всё равно поубивают там…

— Сейчас же чтобы было! Иначе взлетите на воздух. Гранату брошу, я успею уйти, но вы уже тут остаетесь, — шучу я.

— Сейчас, сейчас! Пиши, Костя, чтобы одеть первый батальон!

Я второй день командир батальона. И вдруг ночью дезертировал некто Ведерников. Это значило: комбата и ротного под суд трибунала, вплоть до разжалования. Оперуполномоченного Проскурина тоже в «кондей»! И это не вымысел, могло быть и такое. Был устный приказ, который передал нам Проскурин: «Украинцев ставить впереди огневых точек. Рядом, по возможности, сибиряков и позади дзота — комсомольца или коммуниста!» Это чтобы не сбежал к немцам украинец, тот, у которого семья в оккупации. То же относилось и к тем из местных, у кого семья осталась «на той стороне».

Я приготовил свои сумки, амуницию и жду ареста. Вдруг зуммер от соседа, моего однокашника по полковой школе в Сретенске и училищу в Свердловске Николая Филатова, комбата-1 в 299-м полку.