Андрей Шляхов - Фаина Раневская. Женщины, конечно, умнее

«Я не уверена в том, что все мы не выжили бы, а было нас четверо (четвертой была театральная костюмерша Павлы Леонтьевны, молодая одесситка Наталья Александровна Иванова — Тата, которая вела их хозяйство и заботилась о маленькой Ирине, дочери Павлы Леонтьевны. — А.Ш.), если бы о нас не заботился Макс Волошин, — вспоминала Фаина Георгиевна. — С утра он появлялся с рюкзаком за спиной. В рюкзаке находились завернутые в газету маленькие рыбешки, называемые камсой. Был там и хлеб, если это месиво можно было назвать хлебом. Была и бутылочка с касторовым маслом, с трудом раздобытая им в аптеке. Рыбешек жарили в касторке. Это издавало такой страшный запах, что я, теряя сознание от голода, все же бежала от этих касторовых рыбок в соседний двор.

Помню, как он огорчался этим. И искал новые возможности меня покормить… Среди худющих, изголодавшихся его толстое тело потрясало граждан, а было у него, видимо, что-то вроде слоновой болезни. Я не встречала человека его знаний, его ума, какой-то нездешней доброты. Улыбка у него была какая-то виноватая, всегда хотелось ему кому-то помочь. В этом полном теле было нежнейшее сердце, добрейшая душа. Однажды, когда Волошин был у нас, началась стрельба. Оружейная и пулеметная. Мы с Павлой Леонтьевной упросили его не уходить, остаться у нас. Уступили ему комнату. Утром он принес нам эти стихи — «Красная Пасха».

Стихотворение Максимилиана Волошина, запрещенное при Советской власти, стоит привести целиком, чтобы дать читателям возможность как можно ярче и достоверней представить себе, через что пришлось пройти Фаине Раневской, девочке из приличной буржуазной семьи, дочери «небогатого нефтепромышленника».

Зимою вдоль дорог валялись трупыЛюдей и лошадей. И стаи псовВъедались им в живот и рвали мясо.Восточный ветер выл в разбитых окнах.А по ночам стучали пулеметы,Свистя, как бич, по мясу обнаженныхЗакоченелых тел. Весна пришлаЗловещая, голодная, больная.Из сжатых чресл рождались недоноскиБезрукие, безглазые… Не грязь,А сукровица поползла по скатам.Под талым снегом обнажались кости.Подснежники мерцали точно свечи.Фиалки пахли гнилью. Ландыш — тленьем.Стволы дерев, обглоданных конямиГолодными, торчали непристойно,Как ноги трупов. Листья и траваКазались красными. А зелень злаковБыла опалена огнем и гноем.Лицо природы искажалось гневомИ ужасом.А души вырванныхНасильственно из жизни вились в ветре,Носились по дорогам в пыльных вихрях,Безумили живых могильным хмелемНеизжитых страстей, неутоленной жизни,Плодили мщенье, панику, заразу…Зима в тот год была Страстной неделей,И красный май сплелся с кровавой Пасхой,Но в ту весну Христос не воскресал.

И это стихотворение написал тот бывший сибарит и весельчак, что в 1902 году встречал весну такими вот строками:

Как мне близок и понятенЭтот мир — зеленый, синий,Мир живых, прозрачных пятенИ упругих, гибких линий.Мир стряхнул покров туманов.Четкий воздух свеж и чист.На больших стволах каштановЯрко вспыхнул бледный лист…

Время было ужасное, это факт. Но Раневская не была бы Раневской, если бы не могла найти повода для шутки, улыбки, иронии даже во время чумы. «Крым. Сезон в крымском городском театре. Голод. Военный коммунизм. Гражданская война. Власти менялись буквально поминутно. Было много такого страшного, чего нельзя забыть до смертного часа и о чем писать не хочется. А если не сказать всего, значит не сказать ничего. Потому и порвала и книгу. Почему-то вспоминается теперь, по прошествии более шестидесяти лет, спектакль-утренник для детей. Название пьесы забыла. Помню только, что героем пьесы был сам Колумб, которого изображал председатель месткома актер Васяткин. Я же изображала девицу, которую похищали пираты. В то время как они тащили меня на руках, я зацепилась за гвоздь на декорации, изображавшей морские волны. На этом гвозде повис мой парик с длинными косами. Косы плыли по волнам. Я начала неистово хохотать, а мои похитители, увидев повисший на гвозде парик, уронили меня на пол. Несмотря на боль от ушиба, я продолжала хохотать. А потом услышала гневный голос Колумба — председателя месткома: «Штрафа захотели, мерзавцы?» Похитители, испугавшись штрафа, свирепо уволокли меня за кулисы, где я горько плакала, испытав чувство стыда перед зрителями. Помню, что на доске приказов и объявлений висел выговор мне, с предупреждением. Такое не забывается, как и многие-многие другие неудачи моей долгой творческой жизни».

Успешный дебют в роли Маргариты Кавалини в «Романе» открыл Раневской двери в труппу Симферопольского городского театра, который тогда назывался «Театром актера». Но главным режиссером уже был Павел Анатольевич Рудин, подвижник, идеалист, мечтатель и в то же время прекрасный режиссер, которому предстояло провести театр сквозь период Гражданской войны. Надо сказать, что Павел Анатольевич прекрасно справился со своей задачей.

Так сложилось, что звезда Раневской взошла в советском театре. Первом Советском театре в Крыму. Ей удавались все роли. Благодаря таланту, благодаря присутствию рядом чуткого, знающего педагога, благодаря личности режиссера, который делал все возможное, чтобы дать актерам проявить себя.

«Работая над ролью Кавалини с Раневской, тогда еще совсем молодой, неопытной актрисой, я почувствовала, каким огромным дарованием она наделена. Но роль Маргариты Кавалини, роль «героини», не смогла полностью раскрыть возможности начинавшей актрисы», — вспоминала Павла Леонтьевна.

В «Вишневом саде» Раневская сыграла английскую гувернантку Шарлотту, и сыграла ее, говоря словами Павлы Леонтьевны, «так, что это в значительной мере определило ее путь как характерной актрисы и вызвало восхищение ее товарищей по труппе и зрителей… Как сейчас вижу Шарлотту-Раневскую. Длинная, нескладная фигура, смешная до невозможности и в то же время трагически одинокая. Какое разнообразие красок было у Раневской и одновременно огромное чувство правды, достоверности, чувства стиля, эпохи, автора! И все это у совсем молоденькой, начинавшей актрисы. А какое огромное актерское обаяние, какая заразительность! Да, я по праву могла тогда гордиться своей ученицей, горжусь и сейчас ее верой в меня как в своего педагога. Эта вера приводит ее ко мне и по сей день со всеми значительными ролями, над которыми Фаина Георгиевна всегда так самозабвенно и с такой требовательностью работает».