Лена Ленина - Миллионеры шоу-бизнеса

– Я родился 4 января 1965 года в Москве.

Ого, исключение из миллионерских правил. Обычно москвичи в Москве успехов не добиваются.

– В семье московских интеллигентов, ученых, – продолжал Варин. – Мои родители закончили физфак МГУ, кандидаты наук. Оба физики. Папа умер совсем недавно, в декабре, царство ему небесное. Родители познакомились на физфаке МГУ, именно во время расцвета физфака, в конце 50-х – начале 60-х годов, когда спорили физики и лирики. Я шел по их стопам: окончил московскую школу в 1982 году с золотой медалью, но не поступил на физфак МГУ. Меня завалили, до сих пор не знаю, по какой причине. На решающем экзамене меня экзаменовали два члена парткома физфака.

На этом устном экзамене по физике, уже за решение задачи ставилась четверка, так как задача очень сложная. А я ее решил моментально, после этого меня отсадили на переднюю парту и начали прессовать по полной программе. В итоге сказали: «Два. Вы ничего не знаете». Для молодого человека очень серьезный шок. Это был единственный случай в 1982 году, когда центральная апелляционная комиссия всего МГУ приняла положительное решение, то есть сказала, что требуется переэкзаменовка. Сначала на апелляцию подают на факультете, но на факультете ее не приняли, а в МГУ приняли. Я не знаю, надо это рассказывать, или нет, но я не стал пересдавать, сильно на них обиделся, а для себя понял в тот момент, что серьезной тяги к физике я на самом деле никогда не испытывал. Может, в этот момент и произошел серьезный выбор собственного пути, потому что физфак МГУ – это был родительский выбор. Я хорошо учился по всем предметам, поэтому мне было все равно, и я поступил в Московский авиационный институт на факультет прикладной математики по той причине, что он находился рядом с моим домом. Мне сам институт очень понравился, когда я туда зашел, факультет тоже очень понравился, он был новый, свежий. В тот момент я возненавидел физику и понял, что всегда любил математику. Если вспомнить школьные годы, я выигрывал городские олимпиады по математике и истории, и никогда – по физике. В принципе у меня никогда не было так называемого физического чутья, особенно я не любил эксперименты. И когда я поступал на физфак, то родителям уже говорил, что, наверное, физика – это не совсем мое, а они мне всегда говорили: «Ты же теоретик!» В итоге, я левой ногой поступил на факультет прикладной математики в МАИ и никогда, ни одного дня, об этом не жалел.

А в первый же день до начала учебы, когда поступивших абитуриентов заставляли работать в библиотеке, переносить книги, так как строился новый корпус, я познакомился с людьми, с которыми с тех пор дружу всю жизнь. Уже можно говорить всю жизнь, потому что с того времени прошло двадцать пять лет. Мы оказались в одной группе, теперь вместе работаем и никогда не расстаемся.

В МАИ я учился пять лет, незабываемое, лучшее время для любого человека. В общежитии жили мои друзья, мои любимые девушки. Само по себе общежитие МАИ – и мир, и дом. Я, как и в школе, в институте хорошо учился, закончил его с красным дипломом и был ленинским стипендиатом. Для того, чтобы стать ленинским стипендиатом в МАИ, надо помимо активной общественной работы три сессии подряд сдать без четверок. Ленинская стипендия – это сто рублей.

Я присвистнула, хоть и сама не знаю, сколько это, но помню по книжкам и рассказам очевидцев, что круто.

– Обычная стипендия, которую еще не все получали, была сорок рублей, повышенная, когда у тебя почти все пятерки, какое-то количество четверок допускалось – пятьдесят рублей. А ленинских стипендиатов было человека два-три на более чем десять тысяч студентов. Эта стипендия утверждалась аж в райкоме партии...

Родители, наверное, очень гордились сыночком.

– Да. – Взгляд Варина потеплел и из коршунско-шоу-бизнесовского превратился в карамельно-мармеладно-медовый. – У меня до сих пор сохранились вырезки из газеты «Пропеллер», многотиражки МАИ, в которой есть моя фотография, ленинского стипендиата. На самом деле учеба была совершенно не главной. Потому что МАИ – это клуб, он же был и закрытым военным космическим заведением. Сейчас в МАИ появились чернокожие студенты, а тогда была шутка: когда появится первый негр в МАИ – Земля перевернется. Из-за того что он был закрыт, у него были мощные традиции, было реальное братство. Вообще, корни всего этого находятся в романтике еще довоенных полетов, а еще больший импульс в романтике космических полетов, потому что МАИ был базовый институт для нашей космической индустрии. Наш факультет прямого отношения к этому не имел, у нас был только один семестровый курс, посвященный летательным аппаратам. Выглядело это как страшный сон, все его страшно боялись, все пользовались «бомбами», но тем не менее все в МАИ были заряжены этой общей атмосферой. Я восемь лет подряд, начиная с 1984 года, ездил в студенческий строительный отряд в Астрахань, сначала бойцом, затем комиссаром. Это был большой отряд, сто пятьдесят—двести человек, в котором было большинство женщин, и это был отряд, в который никто не ездил, чтобы зарабатывать деньги. Ездили ради тусовки, а делали мы там роскошную по тем временам культурную программу, когда каждый день вечером и даже днем и утром в отряде были какие-то праздники, которые проводились с голливудским размахом, с невероятной креативностью.

– Вот, оказывается, откуда истоки шоу-бизнеса.

– Еще у меня был коллектив, и мы занимались тем, что выступали на сцене в ДК МАИ. Это профессиональная сцена, одна из лучших сцен в Москве. Это был театр, агитбригада, студенческие «капустники», юмористические спектакли. Такая круговерть, что даже на учебу времени не было. В сессию приходилось напрягаться, брать у хороших девушек с других групп конспекты и в таком жестком режиме всем этим заниматься.

То, что он способен совмещать ленинскую стипендию и «капустники», было понятно по тому, как он умудрялся совмещать мое интервью с суши и просмотром по висящему в зале ресторана гигантскому экрану хоккейного матча «Чехия – Россия».

Приступаю к своей обязательной программе вопрошания миллионеров – как он заработал свои первые сто долларов.

– Первые сто долларов я честно заработал в институте, в стройотряде – собирал арбузы и грузил их в вагоны.

– А первую тысячу долларов?

– Когда занимался бизнесом в 90-е годы. После окончания в 1988 году института, несмотря на то, что страна уже была другая и стали появляться кооперативы, я тем не менее пошел по пути, по которому было положено идти советскому выпускнику из отличного вуза, мальчику из хорошей семьи.

Я поступил в аспирантуру того же МАИ, что называется «оставили на кафедре». Это было очень престижно. Как сейчас помню, курс у нас был не очень большой, 80–90 человек, пять групп, и из курса составлялся приоритетный список людей на распределение. Понятно, что тому, кто первый заходил, было больше возможности остаться, а у последних – меньше. Я был первым в этом приоритетном списке, но значения это для меня не имело, потому что меня оставляли на кафедре, в аспирантуре. Что, помимо прочего, означало отсрочку от армии. При этом у нас была военная кафедра, по окончании которой нам присваивались офицерские звания. Как и все, я побывал на сборах, бегал огневые штурмовые полосы, потерял за один месяц 20 килограммов, бросал гранаты, все как положено. Мне показалось, что этого достаточно, хотя соприкосновение с армией мне доставило большое удовольствие. Возвращаясь к аспирантуре, хочу сказать, что ее окончание дает помимо институтского еще диплом исследователя, который означает, что ты сдал некие дисциплины, так называемые, кандидатские минимумы. В аспирантуре люди занимаются тем, что делают научные работы. Я такой научной работой начал заниматься еще в студенческие годы, занимался чистой математикой. Чистая потому, что эта наука не требует от человека ничего, кроме листа бумаги, ручки и его головы. Моя диссертация называлась «Свойства полулинейных уравнений эллиптического и параболического типа». Я оказался учеником Евгения Михайловича Ландиса, под его руководством решил некоторые задачи и защитил с успехом кандидатскую диссертацию. Это теория уравнений в частных производных, безумно сложная отрасль математики. Мне доставляло огромное удовольствие не столько занятие самой наукой, хотя это огромный кайф – решение задач, сколько общение с такими людьми, как Ландис. Потому что это человек, для которого знание пяти-шести языков является чем-то само собой разумеющимся. Энциклопедичность его знаний, их широта характерна людям XIX века. То, что я его застал, с ним разговаривал, общался, оставило в моей жизни огромный след.