Джорджина Хауэлл - Королева пустыни

На уроках Гертруда блистала. Ей были рады как одаренной ученице, которая всегда просилась в старший класс, если работа оказывалась легкой. В первый свой год в классе из примерно сорока девушек она оказалась первой по английской истории, своему любимому предмету, получив оценку 88 из 88. В английской грамматике она оказалась второй, по географии третьей и по французскому и древней истории – четвертой. В Священном Писании успехи у нее были скромнее. Когда преподаватель спросил, почему она здесь успевает не так, как по другим предметам, ответ ее был прост: «Я ни единому слову из этого не верю!» Хью и Флоренс в церкви бывали нечасто, и никто никогда не мог убедить Гертруду, что Бог существует. Она стала называть себя атеисткой.

Точно так же не воспринимала она критику своих работ по истории. Когда мистер де Сойрес заявил, что написанное ею эссе о Кромвеле не заслуживает обычного примечания «Отлично», поскольку Гертруда предполагала факты, вместо того чтобы их доказывать, а также игнорировала доводы, противоречащие своей точке зрения, Гертруда написала отцу возмущенные слова: «Недостаток моего эссе о Кромвеле вот какой: я пыталась доказать, что Кромвель поступал правильно, в то время как мне нужно было доказать всего лишь, что он не поступал неправильно».

У нее сейчас было чем заниматься, по ее ощущениям, и Гертруда настоятельно просила Флоренс позволить ей отменить уроки вышивки и фортепиано. Она писала, что учиться играть для нее – это «чистая потеря времени», и вкрадчиво добавляла: «Представь себе, сколько я могла бы прочитать книг за этот час упражнений». Мачеха же, считавшая, что невозможно достигнуть чего-то без упорства, не поддавалась на эти соблазнительные перспективы и отвечала, что уроки надо продолжать. Гертруда выждала несколько недель, а потом стала обрабатывать отца. Хью вмешался и, как всегда, принял ее сторону, – так что ей наконец-то позволили оставить фортепиано, уж если не вышивальную иглу.

Если два эти умения Гертруда считала необязательными, то в стихи влюбилась и получала от них удовольствие всю жизнь. В четырнадцать лет она презирала кузена Хорейса за то, что он не прочел еще последнего сборника Роберта Браунинга. Сейчас она писала домой: «Сегодня почти весь день читала Милтона. Всегда у меня такое чувство, что хоть на голову встать готова, если это даст выход восторгу, в который приводят меня “Люсидас” или “Комус”. Очень трудно держать про себя знание этой исключительной красоты, ни с кем ее не обсуждая».

В потоке писем домой становится явным различие ее отношений с отцом и матерью. Она все еще зависит от мнения отца по крупным вопросам и пишет ему отдельно, чтобы спросить его мнения о гомруле для Ирландии или о судьбе Гладстона и либеральной партии. По-иному она пишет Флоренс, когда ей нужно, например, новое легкое платье, чтобы, когда ее возьмут с собой навестить Мориса и кузена Герберта Маршала в Итоне, она выглядела наилучшим образом. Сейчас Гертруда очень привлекательная девушка. Зеленые глаза несколько резковаты, а нос чуть заострен, но у нее сильная стройная фигура, хорошая осанка и охапка красивых непослушных каштановых волос.

Два ее преподавателя истории, мистер де Сойрес и мистер Ренкин, считают ее блестящей ученицей, как и мистер Кремб, старший преподаватель истории. Они решили, что Гертруда заслужила право учиться дальше, и в последнем семестре ее обучения написали ее отцу письмо с вопросом, не может ли она поступить в Оксфорд. Хью и Флоренс удалось убедить не сразу. Флоренс могла бы согласиться на обучение Гертруды, но Оксфорд как вариант для юной девушки не рассматривала. Однако после поездки в Лондон для обсуждения вопроса с миссис Кроудейс решение было принято. В 1886 году Гертруда поступила в Леди-Маргарет-Холл – один из двух женских колледжей Оксфорда.

Гертруда с тревогой знакомилась с леди Стэнли – основательницей Гертон-колледжа в Кембридже. Она писала Флоренс: «Чувствовала себя очень виноватой, когда пожимала ей руку. Как будто у меня на лбу написано: “Я не иду в Гертон”. А она ничего не сказала!»

В восемьдесят пятом до нее дошла весть, что ее дед Лотиан получил титул баронета. Она ему написала поздравление, но Хью сообщила: «Тебе могу сказать, что я, кажется, очень расстроена, и мне досадно. Я считаю, что он полностью заслуживает титула, но мне только хотелось бы, чтобы он этот титул отверг». В это время Гертруда не знала, что Хью не информирован. «Представь себе мое удивление, – писал он матери, – когда я открыл “Таймс” и увидел объявление, что Патер будет баронетом! Почему никто мне не написал?» И еще он добавил: «Очень рад, что заслуги нашего дорогого мудрого Патера будут признаны», – явное выражение задетых чувств. Хью считал, что с ним надо было посоветоваться – в конце концов, ему предстояло наследовать титул. Гертруда и Хью были согласны в том, что получать титул по наследству, а не по заслугам – сомнительная честь. Такое отношение к равенству и простой жизни, вероятно, было усвоено ими от квакеров Паттинсонов. Может быть, поэтому Хью решил написать матери, а не отцу.

Эта пожилая дама была уже больна, когда стала леди Белл, и прожила еще только год. Вскоре после этого смерть посетила семью еще раз: дядя Томми, непутевый брат Флоренс, погиб, попав под лондонский омнибус.

Вернувшись в Редкар, Гертруда была втянута в социальную работу Флоренс, как всегда происходило, если она слишком долго задерживалась дома. Вскоре после своей свадьбы ее мачеха начала масштабный проект, посвятив его Чарльзу Буту, который за несколько лет до того стал печатать свое масштабное исследование нищеты: «Жизнь и труд людей Лондона». За период почти в тридцать лет Флоренс и ее комитет опросили около тысячи семей, работающих на сталеплавильных заводах Кларенса, изучив жизнь этих представителей рабочего класса словно под микроскопом. Гертруда время от времени помогала комитету, опрашивая жен рабочих, а в восемьдесят девятом выполняя функции казначея в различных рабочих проектах. Позже, в отсутствие Флоренс, она организовывала ужины, читала лекции о своих приключениях, показывая диапозитивы, и устраивала рождественские праздники для рабочих.

Книга, которую Флоренс в конце концов напечатала в 1907 году, «На заводах», собрала в себе все факты и богатый исследовательский материал для тех, кто считал своей задачей бороться за перемены.

Труд Флоренс очень легко счесть неполным. Обнажив страдания, переносимые беднейшими семьями рабочих, особенно когда наступают тяжелые времена, она не углубляется в исследование трещин викторианского общества. Не предлагает лечения. Работу Флоренс компрометирует ее статус жены заводчика. Но считать так – значит игнорировать экстраординарный характер ее мужа и предприятий Беллов. Хью, капиталист и работодатель, не видел конфликта между хозяевами и рабочими – более того, он считал их необходимыми друг другу. Его люди получали хорошую зарплату и пользовались привилегиями, которых были лишены многие бедняки и те, кто трудился в непросвещенных сельскохозяйственных имениях. Хью продолжал дело своего отца – внедрять образование, а ведь именно недостаток образования лежал в основе трудностей хозяйства в плохо управляемых семьях. Хью был не просто либералом по складу мыслей, но активистом политики либералов. Он отстаивал мысль, что долг государства – заботиться о личностях. Он верил в важную роль новых тред-юнионов, считал, что работодатели должны поощрять их в общей заботе о благе рабочих. В основе этой политической философии уже лежал социализм, хотя ее и отвергали более марксистско-крайние деятели. Хью мечтал о государстве благоденствия, реализованном при его жизни Ллойд-Джорджем и Черчиллем в законодательстве о льготах для больных, безработных и пенсионеров. А для Флоренс было достаточно показать страдания рабочих, объяснить, как они возникают. То, что у нее была уникальная возможность доступа к рабочим, их женам и в их дома, связано с огромным уважением Хью к своей жене как человеку глубокого ума и большой целеустремленности.