Борис Никитин - Роковые годы

Если бы промедления не было, то Великий Князь до принятия решения узнал бы по многим, многим проводам, в том числе и от молчавших генералов, подлинное к нему отношение всей России, которого он не мог знать по своей удивительной скромности в момент решительного разговора с министрами, не желавшими, кроме двух, с ним работать.

Та же телеграфная лента приводит точную оценку Петроградского гарнизона; но в ней не найти следов, какие военные силы должны обезвредить петроградские войска и спасти от них тыл, фронт, Верховную Власть, всю страну.

На фронте — на позициях не говорили об усталости от войны. За все время до катастрофы ни в частях, ни среди близких друзей мне никогда не приходилось услышать вопроса: «Скоро ли кончится война?..»

В печати иногда приводят несколько примеров отказа частей идти в атаку, принимая их за признаки революционных настроений. Подобные случаи отказа бывали во второочередных частях, и в самом начале войны всегда будут повторяться. Все эти примеры обыкновенно начинаются с ошибочного указания на ненадежное состояние 7-го Сибирского корпуса. Запишем, что за последние месяцы, предшествующие революции, позиции его под Бржезанами были труднейшие: до противника по всему фронту 25–50 шагов; упорная минная война в нескольких пунктах; бомбометы, бомбочки не прекращались; наши тыловые подступы под ружейным обстрелом. Едва ли не каждые две недели специальные штурмовые батальоны противника атаковывали отдельные участки. Начальник Штаба 7-й армии генерал Н. Н. Головин поручал объезжать каждому из своих офицеров Генерального штаба какой-нибудь корпус, а мне как раз выпало специально близко наблюдать за 7-м Сибирским. Командовал корпусом герой войны — старый сибирский стрелок генерал Ступин. Тяжелее обстановку в позиционной войне трудно придумать. И все же полки не дрогнули: дух героя-командира, дух старого русского солдата был с ними.

Если глубокому тылу — всей стране тяжелы были долгие годы испытаний и 2 миллиона 400 тысяч убитых, то зато славные традиции полков Великой Армии жили с ними в боевой линии. Особенности этих традиций и быта войсковых соединений внесли у себя коррективы в общие явления, общей революции.

Молча переносит психологический перелом класс военной интеллигенции. Идеалы офицера Императорской Армии сожжены; но воинская честь и любовь к России оставляют его в окопах. Расстреливаемый с фронта и с тыла, он не допускает мысли, что можно покинуть поле чести, и везде на длинном русском фронте появляются новые могилы, вырытые революцией.

Первые дни русские войска продолжают выполнять свои боевые задания. На фронте уже нет Императорской Армии, но это так трудно понять тем, кто привык считать войска за последнюю преграду к выполнению своих планов. Они спешат по-своему переломить Армию; да их идеология и конечные цели так далеки от военной мысли!

Агитаторы Совета солдатских и рабочих депутатов несутся на фронт разъяснять войскам значение происшедших событий; они отъезжают ежедневно пачками, вагонами и экстренными поездами со всех петроградских вокзалов.

Помню безвыходное положение петроградского Главнокомандующего Корнилова, когда он говорил мне и Балабину об этом для него самом больном вопросе, которому он с первого же дня придавал первостепенное значение.

Разъяснители едут из Таврического дворца. Совет и слышать не желает о каких-либо ограничениях в этом направлении. Все караулы, в том числе те, что на вокзалах, ставятся Советом и ему подчиняются. Даже мне, чтобы снять часовых с контрразведки, потребовался ордер Таврического дворца; а отдел нарядов караулов удалось перетащить в Штаб округа уже Половцову, только три месяца спустя.

Среди туч совсем ненужных и вредных наставников, что двигались на фронт, следовало поискать и тех, кто был снабжен немецкими инструкциями.

Для этого мы составляем маленькую стратегему: Главнокомандующий постарается добиться, чтобы все отъезжающие хотя бы являлись ему, а адъютанты будут составлять списки представляющихся, затягивать прием и вызывать чинов контрразведки. После долгих настояний Корнилову удается вырвать от Совета обещание направлять к нему всех едущих в Армию. Но обещание это фактически не выполняется; за все время явилось всего-то несколько, и то официальных делегаций.

Руководители из революционного центра в большинстве случаев осаживаются в тылу армий, где встречают своих коллег, с беспокойством смотрящих на запад в сторону фронта. Здесь уже дело налаживается в большом масштабе. Запасные батальоны превращаются в школы, где читается и проходится на практике полный курс развала армии. Идейное руководство центра торопится отменить начала дисциплины; для этого отдельные его представители выпускают из комнаты Таврического дворца военный приказ № 1 — в старой, заграничной редакции; его проводит председатель собрания — убогий Н. Д. Соколов, близкий друг и официальный покровитель зарегистрированного шпиона — очень неубогого, хитрого Козловского.

Запасные батальоны посылают из провинции в боевую линию сотни тысяч пополнений, только что прошедших курс разрушения и принимающих на себя роль инструкторов.

Мнимая опасность у одних, реальная угроза левому крылу и, наконец, настойчивые требования свобод — все вместе двигает революционную мысль в одном направлении.

Временное правительство, любуясь светлыми идеалами, отменяет смертную казнь: в его составе нет военного. Не все, но большинство министров грозят уходом «в отставку», если прольется хоть одна капля крови[19].

После первых потрясений появляются большевики, которые на немецкие деньги заостряют агитацию о захвате земель и прекращении войны.

Несколько так называемых младотурок, ведомых горным инженером Пальчинским, задумывают спасти положение, поставив во главе Военного ведомства самого популярного в то время оратора, и едут к Керенскому. Один из них мне рассказывал впоследствии, что им пришлось поехать несколько раз, так как при первом визите Керенский был буквально ошеломлен столь неожиданным предложением.

Представители социалистических партий стоят за продолжение войны; но причиненное зло уже не исправить уговариванием.

Однажды, проходя по залам Мариинского дворца, я остановился посмотреть, как Керенский принимал одну из многочисленных делегаций солдат с фронта. Правая рука военного министра забинтована; он раздает рукопожатия левой рукой и произносит речь, в которой говорит, что русская армия получила столько свобод, каких не имеет ни одна армия в мире, и что теперь пора вернуться к боевым действиям.