Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина
Он старался ни с кем не общаться. Всю оставшуюся жизнь боялся, что его узнают. Он даже не решился купить машину, хотя была такая возможность и для него, шофера, был бы постоянный заработок. Но остановил страх, что при оформлении документов в милиции докопаются до его настоящего имени. Из-за того же страха перед властями он не поехал на похороны отца в Резекне, а потом и матери после окончания войны, серьезно опасаясь, что там его опознают. Оказалось, по рассказам Ольгерта, там его действительно ждали сотрудники НКВД.
Шли годы. В 1957 году семья перебралась из затерянного лесничества, где родились оба сына, в Елгавский район. Детям нужна была нормальная школа. Люся работала на ферме недалеко от Огре. Но отец остался работать в лесничестве. Он, стараясь по-прежнему поменьше общаться с людьми, шоферил на дальних рейсах.
И все-таки в 1967-м КГБ его нашел.
Вызовом в комитет Илия был очень напуган. Его долго держали в каком-то подвальном помещении, допрашивали. За давностью лет его офицерство в организации айзсаргов уже не ставилось в вину. А доказать участие вызванного на допрос Анцанса в латышской вспомогательной полиции и его участие в нацистских преступлениях не удалось. Так что отпустили его на все четыре стороны. Но пережить страх и отчаяние, охватившие его в тот год, он не смог и быстро умер от стремительно уничтожившего его рака крови.
После смерти мужа Люся осмелилась переехать в городок Огре и поступить швеей на трикотажную фабрику. Работала хорошо, портрет ее часто висел на доске почета, но страх ее никогда не оставлял. И никаких критических высказываний она никогда себе не позволяла, хотя советскую власть не любила и даже меня, приезжавшую к ней в гости из Москвы уже в 1970–1980-х годах, побаивалась. Рассказывать о своей жизни не решалась.
Мы никогда не обсуждали ни в нашей московской семье, ни с нашими латгальскими родственниками в те недолгие встречи, что были у нас, чем обернулось для них освобождение Советскими войсками от немецкой оккупации. Репрессии возобновились. Многие были арестованы и высланы в Сибирь, расстреляны, немногим удалось бежать в Швецию, а кое-кто ушел к «лесным братьям», в партизанские отряды, потому что сдаться «советским» означало для них смерть.
Репрессии затронули и семью моей старшей кузины Амалии, которая жила в Риге. Брата ее мужа Яниса Пуке, семнадцатилетнего гимназиста, в октябре 1940 года арестовали за антисоветские стихи и в марте 1941 года отправили в лагерь на Воркуту. И хотя первоначальный срок был «двушечка», потом еще несколько лет добавили. В 1946 году освободили условно и отправили в ссылку в Казахстан. В 1948-м ему удалось выбраться и вернуться в Латвию. В 2004 году он издал книгу «Dzimis laimes krekliņā» («Родился в рубашке») о том, что повидал в ГУЛАГе и как чудом остался жив.
Ну а что стало с епископом Ранцансом, родным дядей моих латгальских кузин?
Язепс Ранцанс был не просто епископом, но и активным политиком. На заре республики он был сторонником Крестьянской партии, созданной еще в 1920 году, потом – членом Учредительного собрания, выработавшего Конституцию Латвии. Выбирался депутатом сейма всех созывов, был товарищем председателя Четвертого сейма, распущенного Ульманисом. Трудно даже понять, кто в нем доминировал – священник или политик.
В 1944 году он был вывезен немцами в Германию, откуда ему удалось перебраться в Великобританию, а потом в США. Он сумел вывезти с собой – среди церковной утвари – не только важные документы сейма республики, но и ее символы – герб и флаг. После смерти и. о. президента Латвии Паулса Калныньша в 1947 году занял этот пост. Формально оставался на нем до 1969 года, до своей смерти, что произошло уже в США.
После провозглашения независимости Латвии в 1991 году прах епископа и политика Язепса Ранцанса был перевезен в Латвию. Торжественный кортеж с гробом был остановлен перед сеймом в Риге, где выдающемуся политику и священнослужителю были отданы воинские почести. Захоронен епископ Язепс Ранцанс в крипте Аглонской базилики, в поселке Аглона, центре паломничества и католицизма в Латвии.
Моя испанская мама
Судьба подарила мне, помимо моих кровных родителей – русского отца и латгальской мамы, еще одну маму – испанскую. Я ее называю моей духовной матерью, ведь именно она дала мне испанский язык, испанскую культуру, во многом определила мою жизнь.
Мы познакомились в 1961 году в Институте мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО). Как-то весной утром отправляюсь, как всегда, в институтскую библиотеку спецхрана (были в те времена библиотеки специального хранения, где имевшие «допуск» сотрудники могли читать иностранную прессу и книги, не допускаемые советской цензурой для общего пользования). Меня останавливает немолодая, очень красивая и как-то по-особенному элегантная женщина. Иссиня-черные волосы слега вьются, огромные, чуть навыкате черные глаза, веселые, озорные. «Наверное, иностранка», – подумалось мне.
– Здравствуйте, Ирина. Я – испанка, зовут меня Энрикета Родригес, – сказала она с довольно заметным акцентом. – Мои друзья посоветовали мне обратиться к вам за помощью.
– Очень рада, – смутилась я, еще не понимая, чем могу быть полезна.
– Мне сказали, что вы знаете испанский язык.
– Вот уж неправда. Язык знаю совсем плохо, то есть читать и переводить могу, а говорить и понимать разговорную речь – нет.
– Да мне-то важнее всего, что вы можете переводить. Сейчас все объясню. Я пишу диссертацию о современном рабочем движении Испании. Знаете, наверное, какие замечательные «рабочие комиссии» у нас действуют?
Я промычала в ответ что-то неопределенное.
– Ну, если не знаете, узнаете. Это очень хорошее дело. Ребята борются с официальными франкистскими профсоюзами. Ну так вот, пишу я по-испански, а работу мне надо защищать по-русски. Помогите мне. А потом мы вместе книжку сделаем.
И началась наша совместная работа. Диссертацию Энрикета защитила, книгу об Испании мы с ней сделали. Но главное – началась и уже не кончалась наша с ней жизнь.
У Кети (так ее с детства звали родные и друзья) не было детей. Вот и стала я для нее не то дочерью, не то младшей сестрой. Говорила она со мной только по-испански, учила меня хозяйству, тому, как должна испанская женщина следить за собой: «Платье может быть самым скромным, но голова, руки и ноги всегда должны быть в порядке!» Посоветовала мне в 1963 году поехать на Кубу, поработать там переводчицей. Помогала в самые трудные годы.
Энрикета Леви Родригес за своей книгой о Рамоне Кахале. Мадрид,
