Василий Емельяненко - В военном воздухе суровом
Пока возился с перезарядкой, да в душе ругал Дремлюка, впереди уже показалась окраина Бобруйска. Дым тянуло ветром вкось, и он закрывал город. Холобаев круто развернулся от этой темени влево, пролетел низко над самыми крышами деревянных домов. Вырвался из дымной пелены на северную окраину города, а там тоже невиданное скопище войск. "И тут противник!" Взмыл вверх, потом с углом пошел к земле, нажал на гашетку - затрещали скорострельные пулеметы. Эх, до чего же они хорошо стригут фрицев разноцветными трассами! Вспыхнула автомашина. Еще одна загорелась... И вдруг что-то блеснуло рядом, послышался звенящий удар, и так тряхнуло штурмовик, что тяжелая бронекрышка над горловиной бензинового бака встала перед глазами вертикально. Только выровнял самолет - еще удар. Самолет провалился, летчик отделился от сиденья, привязные ремни врезались в плечи, а крышка бензобака вновь встала вертикально. Летчик понял - это зенитки. "Ну, видать, и тебе тоже крышка, Костя Холобаев!" Бросил самолет в одну сторону, в другую, продолжал стрелять длинными очередями, не щадя пулеметных стволов. "К чему их теперь беречь? Все равно в этом пекле добьют. Умирать - так с музыкой!"
Пулеметы уже смолкли - полторы тысячи патронов израсходованы, а Холобаев все еще продолжал швырять штурмовик то вверх, то вниз, направляя его на вражеские машины. Глядь - он уже над Березиной, горящий Бобруйск остался позади. Впереди зеленый лес, и там зримо ощущается тишина. Лишь мотор надрывно тянул высокую ноту.
Холобаев довернул самолет правее, установил курс на свой аэродром. Солнце теперь светило со стороны хвоста, и пучок света осветил кабину. По лобовому стеклу ползла масляная пленка, искрились капельки воды. Глянул на приборы: стрелка давления масла - у нуля, а температура воды и масла - на пределе, у красной черты. Летчик почувствовал едкий запах гари. "Ну, сейчас заклинит мотор, и я плюхнусь на лес".
Он сообразил, что он все еще летит на максимальных оборотах, а бронезаслонку маслорадиатора после атаки открыть забыл. От этого перегрелся двигатель! Двинул рукоятку заслонки от себя, сбавил обороты. Обшарил глазами лес - нужна поляна на случай вынужденной посадки, но ее нет. Температура воды начала постепенно снижаться, перестало ее выбивать. "Может быть, и до аэродрома дотяну... - подумал летчик. И только теперь спохватился. - А где же Спицын и Филиппов?" Но сколько ни вертел головой, их так и не увидел.
...Холобаев зарулил на стоянку к опушке леса, выключил мотор и сразу как-то обмяк. Привалился к спинке сиденья, закрыл глаза, руки устало повисли. На какое-то время он словно растворился в наступившей тишине. Только тиканье бортовых часов да жужжание гироскопа напоминало, что он - в кабине, а самолет прочно стоит на земле.
Потом он услышал голоса. К нему бежали летчики и техники. Кто-то приветственно подбросил вверх пилотку. И в Холобаеве вдруг шевельнулось чувство, которое испытывает человек, совершивший необычное, значительное. Еще бы! Он прилетел оттуда, где идет война. Он в числе первых летал за Березину. Нашел там противника и бил его как только мог. Был на волоске от гибели и готов был принять смерть как должное...
Летчик сдернул с головы шлем, освободился от парашютных лямок. Привстал на сиденье, уперся руками в переплеты фонаря, Привычно, легко перенес сразу обе ноги за борт кабины и... с грохотом провалился! Затрещал зацепившийся за что-то комбинезон, руку больно резануло. Подбежал Комаха, помог летчику выбраться из огромной дыры с рваными краями дюраля, зиявшей в центроплане. Холобаев отошел от самолета, посмотрел на пего со стороны и вначале не поверил своим глазам. Штурмовик был буквально изрешечен пробоинами разных размеров. Новенького красавца невозможно было узнать. Бронекорпус, на котором после выстрела в Богодухове оставалось еле заметное пятнышко, превратился в рванину, фюзеляж до самого хвоста был залит маслом. "Вот так расковыряли! - изумился летчик. - Как же я долетел на таком "решете"?"
Холобаева обступили. Кто-то спросил:
- Что же это?..
Он поднес к губам кровоточащую ладонь, зло сплюнул на траву, растер погон:
- Зенитки... - Потом спросил: - А Спицын и Филиппов прилетели?
- Прилетели! Уже докладывают.
- Ну пусть докладывают, а я потом... - Холобаев выхватил из чьих-то рук цигарку, смачно затянулся и выпустил густую струю сизого махорочного дыма.
К нему подошел инженер полка капитан Митин, положил ладони на плечи, сочувственно произнес:
- С боевым крещением тебя. Костя!
- А Спицына и Филиппова здорово побили? - спросил его Холобаев.
- По нескольку пулевых пробоин в крыльях.
- Значит, будут летать?
- Уже подвешивают бомбы. Завтра снова полетят.
- А что же с моим теперь? - он кивнул на самолет.
- Твой, как видишь, отлетался...
Подошел командир полка, молча пожал Холобаеву руку и тут же отдал распоряжение Митину:
- Немедленно затащить в ангар и никому не показывать!
Любопытствующие сразу разошлись. Около самолета остался один Холобаев.
Он сиял с себя располосованный комбинезон, швырнул его в сторону и зашагал вокруг своего штурмовика. Происшедшее за Березиной снова и снова вставало перед глазами: как он пускал "эрэсы" и не видел взрывов, как пытался вести огонь из пушек, а они молчали, как потом летел над немецкой колонной до самого Бобруйска и был не грозой для фрицев, а только мишенью для их зениток. Пришло на память, как над Слуцким шоссе ругнул Дремлюка: "Ох, эти оружейники..."
А Дремлюк тем временем подошел к самолету с другой стороны, открыл снарядный ящик и увидел, что весь боекомплект цел. Возле другой пушки столкнулся с Холобаевым.
- Товарищ капитан, разве пушки не стреляли?
Холобаев остановился как вкопанный, уставился на огромного Дремлюка колючими глазами. Слово "разве", произнесенное с сомнительной интонацией, будто током ударило. Летчик взорвался.
- Спецы!.. - он выругался. - Я бы тебя самого из этих пушек расстрелял, если бы они только работали! Без суда и следствия. Как вредителя! Выпускаете самолеты в бой - пушки молчат, а "эрэсы" красиво фыркают, но не взрываются. Немцы нас лупят почем зря, а мы им только бока подставляем...
Дремлюк недоумевающе посмотрел на Холобаева, скулы на его квадратном загорелом лице заметно побелели.
- Вредителей, товарищ капитан, к стенке ставят, и не из пушек, а из пистолетов...
- Вот и становись сюда! - Холобаев показал на свой изуродованный самолет, а рука его дернулась к кобуре.
Дремлюк, словно глыба, тяжело двинулся к самолету, привалился спиной к фюзеляжу, как раз у выведенной там красной звезды. Раскинул руки в стороны.
- Ну, стреляйте, товарищ капитан...
Податливость Дремлюка, стоявшего перед ним с распростертыми руками, и мелькнувшая в голове догадка, что и остальные семь "эрэсов" могли взорваться где-то, но летчик этого просто не видел, подействовали на Холобаева отрезвляюще. Стало стыдно минутной вспышки гнева.
