Страницы прошлого - Бруштейн Александра Яковлевна
Все уходили, оставив ее одну с Паратовым. Вот этого, тех слов, которые он сейчас скажет ей,- ждала Лариса - Комиссаржевская. Она смотрела на него открытым взглядом любви, глаза ее говорили: «Все хорошо. Я знаю, что все опять чудесно. Я верю в вас - навсегда…»
И когда Паратов (да еще в исполнении Незлобина!) говорил ей какие-то нестерпимо затасканные пошлости, Лариса - Комиссаржевская слушала их так, словно это были строфы Пушкина!
На предложение ехать за Волгу Комиссаржевская - Лариса так отвечала, как если бы он звал ее с собой навсегда! Да по понятиям того времени и того общества это так и было: мужчина, увозивший девушку, невесту, от ее жениха в кутящую компанию, тем самым брал на себя ответственность за нее, как муж, отец или брат.
Но на его осторожные вопросы, поедет ли она с ними за Волгу, сейчас, Лариса - Комиссаржевская отвечала твердо, не задумываясь:
- Едемте… Куда вам угодно… Когда вам угодно. И это звучало, как «да!», произнесенное перед алтарем в церкви. А на выкрики обрадованного Паратова: «Повелительница моя!» - она отвечала, как бы исправляя неточность: «Вы - мой повелитель» - с такой поющей нежностью, что эта пошлейшая фраза из паратовского лексикона звучала новым поэтическим смыслом.
Последующий короткий разговор с матерью («Или тебе радоваться, мама, или ищи меня в Волге») и уход Ларисы поднимали скрытое напряжение до того, что, казалось, больше натянуть эту струну нельзя,- она лопнет!
Но в следующем действии оказывалось, что это можно. И Комиссаржевская делала это. Она возвращалась из-за Волги с Паратовым. Счастливая, усталая, как человек, только что взобравшийся на головокружительную кручу и с торжеством оглядывающийся на то, что он оставил позади себя, у подножия горы. Комиссаржевская сидела около круглого садового стола, покачивая снятой с головы шляпой, улыбаясь своим мыслям, своему счастью… Ей, видимо, и в голову не приходило, что она обманута, низко и жестоко обманута, что она выдумала и своего любимого, и его любовь к ней, и завоеванную ею недосягаемую для других высоту.
Но едва только Паратов произносил банальную фразу пустой вежливости: «Позвольте теперь поблагодарить вас за удовольствие - нет, этого мало - за счастье, которое вы нам доставили» - с лица Комиссаржевской - Ларисы исчезало все сияние счастья. На секунду она съеживалась, затем говорила настойчиво, с тревогой: «Нет, нет, Сергей Сергеич, вы мне фраз не говорите! Вы мне скажите только: что я - жена ваша или нет?»
Начинался последний разговор Паратова с Ларисой. Паратов говорил уклончиво, Лариса хотела правды. Он почти высказывал ей эту правду, хотя и в несколько завуалированном виде. Лариса не верила, не хотела верить в возможность такого чудовищного обмана. И когда Паратов, уже раздраженный ее упрямым непониманием, цинично объяснял ей, что он и в мыслях не имел жениться на ней, что он связан «золотыми цепями»,- вот оно, обручальное кольцо на его руке! - Лариса наконец понимала. Комиссаржевская отводила руку Паратова с обручальным кольцом и опускалась на стул, повторяя тихо: «Безбожно, безбожно!» Затем она просила: «Посмотрите на меня!» - смотрела прямо в глаза Паратову и произносила с изумлением, со страхом: «В глазах, как на небе, светло…» Так Гамлет, подавленный страшным открытием, говорит: «Можно быть злодеем - и улыбаться!…»
С этой минуты начинался стремительный скат Ларисы - Комиссаржевской в безысходность. Казалось, бросилась она с того обрыва, где у нее всегда кружилась голова. Словно затравленная, металась она, пытаясь ухватиться, как за слабые кусты, за тех людей, которые ее, казалось, любили. Вожеватов отказался помочь ей: он связан «кандалами честного купеческого слова». Это поражало Ларису - Комиссаржевскую, как громом,- ведь она крикнула ему: «Вася, я погибаю!…» Она смотрела ему вслед мучительно удивленная. Затем - короткий разговор с Кнуровым, которого Лариса тоже не могла понять. Что такое с ними обоими - с Вожеватовым, с Кнуровым?
Все становилось понятно после того, как Карандышев беспощадно открывал Ларисе глаза на истинное положение, на то, что Вожеватов и Кнуров разыграли ее в орлянку, как вещь… «Вещь?» - переспрашивала Комиссаржевская медленно, протяжно,- и тут же схватив страшный смысл этого слова, начинала говорить быстро, отрывисто, отчаянно, с нарочитой жестокостью обрывая свои собственные недавние иллюзии: «…Да, вещь! Они правы, я вещь, а не человек».
Мольбы Карандышева вызывали в ней отвращение. Ведь даже он, эта мокрица, не любит ее, он только тешит свое самолюбьишко. Он тоже не хочет даром жениться на ней, бесприданнице, он хвастать хочет такой женой, он куражиться перед нею хочет! Комиссаржевская говорила ему с холодным отвращением: «Как вы мне противны, кабы вы знали!» Она с презрением хлестала его словами: «Я слишком, слишком дорога для вас».
И только после его выстрела, падая, раненая, понимая, что он убил ее, Комиссаржевская смотрела на него светло, благодарно и говорила нежно, словно пела: «Милый мой, какое благодеяние вы для меня сделали!»
Такова была «новая Лариса», показанная Комиссаржевской в Вильне, и она не вызвала у зрителей того восторга, какой вызывали другие роли. Хотя отдельные сцены, в особенности пение Комиссаржевской в третьем действии, захватили зрительный зал, однако «Бесприданница» имела гораздо меньший успех, чем «Волшебная сказка» и в особенности «Бой бабочек». В антрактах шли горячие споры. Друзья и поклонники словно пытались найти извинение для Веры Федоровны:
- Она сегодня не в ударе…
- Не больна ли?
- Или устала. Ведь каждый вечер играет!
Так, болезнью, усталостью, случайными причинами хотели даже друзья и поклонники объяснить то неожиданно новое, чем поразила их игра Комиссаржевской в «Бесприданнице»: отказ от привычных приемов, скупость внешнего проявления чувств при угадываемой громадной силе внутреннего переживания.
Зато с одобрением приняли Ларису те немногие прежние скептики, которые, бывало, еще в годы службы Комиссаржевской в Вильне, говаривали: «Да, конечно, мила Рози, очень мила. Но все одно и то же! Этак и выдохнуться не долго…» Теперь эти скептики говорили с восторгом:
- В большие актрисы выходит Комиссаржевская!
Таких прозорливцев было, однако, не много. Подавляющему же большинству зрителей новая Лариса, показанная Комиссаржевской в этот приезд не очень понравилась.
Я спрашивала у людей, видевших и прежнюю Ларису, которую Комиссаржевская играла в прежние годы в Вильне, и новую Ларису, показанную в гастрольный приезд, - в чем разница? Почти все отвечали: прежде Комиссаржевская играла легче, не так трагически безысходно. В это указание следует вдуматься, оно содержит в себе симптом большого сдвига, большого роста в творчестве Комиссаржевской.
Прежде она играла Ларису легче, не так безысходно… Почему? Пьеса ведь не изменилась, не изменилась ее основная ситуация. Ситуация эта заключается в том, что Паратов дважды грубо и оскорбительно предал любовь Ларисы, он играл ее любовью, но жениться на ней, бесприданнице, не хотел. «Жаль Ларису,- думал зритель,- не повезло ей, бедняжке. Вот ведь насколько иначе сложилась судьба Рози: ведь и она была бесприданница, а все же на ней женился сын богатого фабриканта, так же, как Золушку в сказке осчастливил королевский сын!» Так мог рассуждать обыватель, толкуя судьбу Ларисы, как печальный, но все же частный случай, и даже не подозревая, что при этом он переводит пьесу «Бесприданница» с языка Островского на язык Зудермана или Перро. Тот же перевод делала, видимо, в своем раннем творчестве и Комиссаржевская. Зритель мог понимать Ларису, как русскую Рози, только на ней не женился тот, кого она любила. Это было грустно, но несчастная случайность казалась при этом столь же возможной, как и случайность счастливая.
Однако пьеса Островского утверждает совсем не это. Всей своей логикой эта гениальная пьеса доказывает, что судьба Ларисы - не частный случай, а неумолимая закономерность. В обществе Кнуровых и Вожеватовых - сегодня мы говорим: в капиталистическом обществе - любовь и брак представляют собою такую же сделку, как любая другая купля-продажа, и Паратов, женясь на нелюбимой им богачке, продает себя так же, как продает свой пароход «Ласточка». Жестокий закон капиталистического общества отказывает бесприданнице Ларисе в праве на простое, честное женское счастье: муж, семья, дети, домашний покой и семейные радости в этом обществе покупаются за приданое.
