Галина Кузнецова - Грасский дневник. Книга о Бунине и русской эмиграции

Теперь мы с ним говорим только о писании и о писании. Мне кажется, что все, что я даю ему читать, должно казаться слабым, беспомощным, и сама стыжусь этого. А он все говорит, что я гневлю Бога, сделав такой скачок за год и жалуясь на недостаточную быстроту движения вперед. Но что же делать, если я чувствую себя рядом с ним лягушкой, которая захотела сравняться с волом?

13 февраля

Ночью проснулась от мистраля. Зачинаясь откуда-то издалека, он налетал и обрушивался с таким гудением, ревом и свистом, что дом дрожал, гремела крыша, раскрывались сами собой в наглухо запертых комнатах двери. Через полчаса у меня от этого беспрестанного напора, почти ощущаемого обрушивания стали болеть кости, тело, сердце стало биться утомительно резко и в голову полезли ночные мысли о землетрясении, о человеческой слабости, одиночестве. Я вдруг впервые ощутила в своем теле скелет, т. е. то страшное, костяное, мертвое, на что мы смотрим обычно со смесью ужаса и отвращения. Я представила себе, как лежит этот скелет, спрятанный во мне, уродливо повторяя положение моего тела, подогнув колени и руки, и еще, что таких скелетов в доме три…

Мне было так нехорошо, что я стала думать, что лучше было бы поскорее уехать отсюда. Мистраль продолжался до света. В конце концов на меня нашло тупое забытье. Остальные тоже не спали.

Сейчас опять солнце. Анжелика с другой женщиной моют и чистят дом перед отъездом, перед раскрытыми настежь дверьми в столовой в саду стоят вынесенные ими кресла и стулья, тепло, как перед Пасхой, и все вместе напоминает мне юность и роспуск на каникулы в гимназии на Печерске. Я уже ничего не делаю, читаю книгу Бессонова «Двадцать шесть тюрем» – замечательная в некоторых отношениях книга, – убираю с И.А. вещи и живу предотъездным напряжением…

15 февраля

В саду совсем уже по-пасхальному тепло, цветут нарциссы и ирисы, перезваниваются птицы, и во мне – растроганность, и умиленье, и жалость – как покидать все это, возвращаться опять в туман и непогоду?

Ходим гулять одни с И.А. – по случаю нездоровья В.Н., – укладываем вещи, что взять, что оставить, говорим без конца о книгах, о писании, о жизни в Париже. Странно представить себе, что уезжаем чуть ли не через два дня.

16 февраля

Опять собирались, укладывались. В.Н., не вставая, сидит, переписывает свою книгу. Она ее только что кончила и радуется этому, как малое дитя. Мой же рассказ еще на прошлой неделе отослан в газету, отослана и рукопись И.А. Сегодня погода хуже, туманно, серо, но все тепло, и во всем весна.

18 апреля

Ментона

Из Парижа выехали 5-го утром. Нас провожал Рощин. Ехали в такси вчетвером, все время шутили, смеялись – настроение было радостное. Город был очень красив, прекрасное весеннее утро, Сена блестела на солнце, особенно хорош был Тюльерийский сад, мимо которого проезжали. На вокзале быстро распрощались: Рощин со всеми расцеловался. Как только поезд тронулся, я стала у окна в коридоре, где и простояла часа два. В.Н., наоборот, сразу, чуть только мы тронулись, обернув голову кружевным шарфом, уселась в уголок и погрузилась в чтение. И.А. еще не пришел в себя, был беспокоен, хмур, то и дело вскакивал с места, доставал то табак, то спички, то какие-то вещи из разных чемоданов, беспрестанно теряя ключи и сердясь, а я то стояла и смотрела, то сидела и опять смотрела на плывущие мимо окна светлые поля, на венок сухих серых деревьев на горизонте, на белые, яркие, то и дело наплывающие из-за серых лесов облака.

В половине второго пошли завтракать в вагон-ресторан, и опять было весело и светло, так что даже закрыли с одной стороны шторы от солнца, и все забавляло и радовало, даже луч солнца, разбившийся в хрустальном стакане с монограммой, даже качание поезда. Только И.А., по обыкновению, бранил прислугу, меню, вино…

В пять часов приехали в Дижон, где решено было сделать первую остановку и ночевать. О Дижоне мы ничего не знали, кроме того, что там можно хорошо поесть. Остановились в гостинице «Колокол» («La Cloche»), самой старинной и почтенной. Оказался прекрасный спокойный отель, выходящий окнами на широкую площадь с высоким памятником и сквер Дарси. Комнаты взяли в верхнем этаже, как любит И.А., три подряд: все очень большие, спокойные. Окно в моей было узкое, глубоко в белой известковой стене, совсем монастырское, и потолок к нему шел по-старинному – сводами. В комнате И.А. стояла великолепная дубовая, настоящая королевская кровать с торжественно возвышающейся резной спинкой. Едва осмотревшись и вымыв руки, пошли в город. Тут нас ждал сюрприз: никто никогда и словом не обмолвился, что этот город – настоящая маленькая драгоценность: какие там есть дома, какие площади, какие улицы! Все старинное, спокойное, широкие и высокие крыши, прохладные черные церкви с мраморными фигурами ландграфов на черных гробницах, целые улицы низких, немецкого типа домов, зеленые закоулки с дворами, точно сошедшими со старинных картин…

Обедали мы в рекомендованном нам хозяином книжной лавки, где мы покупали план города, ресторане «Три фазана». Выпили две бутылки прекрасного бургундского вина; И.А. решил непременно попробовать знаменитых дижонских улиток; подали полдюжины на круглом серебряном блюде с углублениями. Брать улиток из этих углублений надо щипчиками. Попробовала и я пол-улитки – похоже на жареную резину с чесноком. Оттуда пошли прямо домой. Увы! Мне не хотелось спать, я была возбуждена этим новым городом, теплой прекрасной ночью, вином и долго еще сидела, сначала на подоконнике у раскрытого окна, потом на постели, пытаясь даже писать стихи, из чего, впрочем, ничего, как и следовало ожидать, не вышло. Глубоко внизу под окнами лежала пустынная ночная площадь, горели медальоном зеленые гроздья фонарей вокруг темного монумента посредине, на краю горизонта блестели другие огни, мелкие и крупные, изредка долетал свист паровоза… Мне было бесконечно грустно и хорошо. Новизна путешествия, красота этого старинного бургундского города глубоко волновала меня…

Утром я вскочила раньше всех, бодрая, возбужденная, и, не дожидаясь никого, сбежала вниз. Было прекрасное, теплое, яркое утро. Купила в первой попавшейся книжной лавке гид и просмотрела его за кофе в пустом кафе. Потом пошла ходить по городу. Где я только ни была в это утро! И в соборах, и в садах, и на базаре! Делалось все жарче, ветер колыхал блестящие молодые ветки в голубом воздухе, золотые улицы нежились под солнцем, серые львы, каменные шлемы с перьями, щиты с гербами на фронтонах старых домов поднимались в теплом мягком воздухе, и во всем была та сладостная предпасхальная радость жизни, которая столько раз уже в разных городах так волновала мою душу…

Я вернулась в умиленном, праздничном настроении с букетиком фиалок у ворота. И.А. сидел в вестибюле и писал письма. Я подошла к нему, поздоровалась, стала говорить о том, как чудесен город. Мы вышли вместе, поехали на вокзал, чтобы узнать, когда отходит поезд на Гренобль. До последнего момента, впрочем, он колебался, не знал, ехать ли прямо через Марсель или решиться на трудное путешествие через Альпы, вкруговую. Все-таки поехали на Гренобль. Я с благодарностью и грустью взглянула в последний раз на низкие покатые темные крыши, проплывающие в окне…

Ехали в первом классе, т. к. во втором, по случаю Страстного четверга, мест не было. В Лионе пересаживались, ждали час в зале буфета «Терминус-отеля», потом ехали до Гренобля почти в пустом вагоне. Я опять долго стояла, смотрела на поля, на розовые пятна деревьев. В Гренобль приехали в темноте, нельзя было ничего рассмотреть, кроме горы и золотых огоньков под ней. Взяли опять три номера в отеле «Europe», но уже далеко не таких спокойных, как в Дижоне. Обедали где-то по соседству: кухня здесь уступает далеко бургундской, но все же было неплохо, особенно какие-то «каннетон» из щуки в желтом соусе и вино. Вышли из ресторана около десяти, и я уговорила немного пройтись перед сном. Вышли на набережную Изера и медленно пошли по ней. Светила луна, не яркая, а смутная, затуманенная, тусклая и печальная – настоящая оссиановская, внизу стремительно неслась река, над ней с двух сторон возвышались туманные высокие горы, кое-где поросшие черным тонким кустарником, похожим на стоящие дыбом черные волосы, а по обоим берегам, соединенным мостами, вытянулся спящий пустой город невиданного еще мной вида, напоминавший швейцарские маленькой четырехугольной башней со шпицем. С нее вдруг потек звон, долгий, звучный.

– Вот настоящая Савойя, мертвое славное прошлое!.. – воскликнул И.А. с волнением.

На следующий день после полудня тронулись дальше. Красота гор от Гренобля до Сент-Обана даже И.А., все видевшего в мире, поразила. Пошли настоящие снежные Альпы, все повышаясь, все раскрываясь. Помню, долго стоял на страшной высоте странной формы гигантский камень-вершина – совсем голый гранитный готический корабль-храм на пустой дикой скале. Мы поворачивали, объезжали гору, а он все стоял в небе, пугая и привлекая своей красно-серой громадой.