Антология - Живой Есенин
Я спросил Есенина о его материальном положении. Шутя, он ответил, что оптом продался Госиздату, и потому в этом отношении все обстоит отлично. Я заговорил об имажинизме и поинтересовался, что же все-таки хотел он сделать «роспуском имажинистов». Он засмеялся и сказал, что все равно имажинизм без его имени немыслим. Я спросил, что он написал за это время. Он ответил, что многое прочтет сегодня. Потом стал расспрашивать о «Мышиной норе», и я посвятил его в дела «Общества имажинистов».
Выйдя на эстраду, он преобразился. И чем больше читал, тем увереннее звучал его голос с хрипотцой, тем ритмичней и торжественней поднималась его правая рука, обращенная тыльной стороной ладони к слушателям. Аудитория состояла из журналистов, работников издательств, редакторов, поэтов. Сергей умело подобрал свою программу: несколько стихотворений из «Персидских мотивов», куски из «Страны негодяев», «Анна Снегина», «Баллада о двадцати шести».
Эти свои вещи Есенин впервые читал в Доме печати. О «Балладе» мне рассказывал Георгий Якулов, который слыхал, как Сергей выступал с ней в день шестой годовщины расстрела бакинских комиссаров. Якулов сделал прекрасный проект памятника двадцати шести. Проекта я не видел, но мне с восхищением говорил о нем сын Степана Шаумяна Лев Степанович. Проект был высотой около метра.
– Штопор в небо! – сказал Георгий Льву Степановичу, показывая на свое произведение.
Действительно, в проекте была идея спирали, присущая древним памятникам. Проект очень нравился Есенину, который и посвятил свою «Балладу» Якулову…
Когда Сергей кончил читать, все слушатели, как один человек, встали и рукоплескали ему. Тогда он с необычайной простотой прочитал своего «Ленина». Этот отрывок из поэмы «Гуляй-поле» отличался от того, который опубликован в собрании сочинений. Я уже привык к тому впечатлению, которое вызывало чтение Есениным своих вещей. Но тогда на эстраде Дома печати он словно переродился: сверкали голубым огнем глаза, слегка порозовели щеки, разметались пшеничного цвета волосы. Одухотворенный, с чуточку вскинутой головой, с чудесно подчеркивающей смысл стихов ходящей вверх-вниз рукой, он казался мне пришельцем с другой планеты…
26
Есенин в санаторном отделении клиники. Его побег из санатория. Доктор А. Я. Аронсон. Диагноз болезни Есенина. Его отъезд в Ленинград
На дворе уже стоял морозный декабрь 1925 года, столица жила полной жизнью. В домах и учреждениях работало паровое отопление, сугробы снега увозили на грузовиках, кое-где, особенно на Тверской, перед магазинами тротуар посыпали песком. Горожане ходили одетые в зимние шубы и пальто. На улицах появились в своих бросающихся в глаза костюмах продавщицы «Моссельпрома» с красивыми лоточками. Правительство ставило на ноги советский червонец, а банда валютчиков все еще кружилась на Ильинском бульваре вокруг памятника-часовни павшим воинам Плевны, взвинчивая цены на доллары, стерлинги, царские золотые десятирублевки, подставляя ножку нашему червонцу и ловко зарабатывая на хлебном займе. В народившихся, как грибы после дождя, ночных ресторанах и кабаре процветали дивы с крошками собачками, обезьянками, а нэпачи, растратчики, спекулянты купали их в золоте – фигурально, а реально, как когда-то замоскворецкие купчины, – в наполненных шампанским ваннах. Открывались клубы, где играли в рулетку, и крупье с прилизанными волосами, с пробритыми проборами, восседали, как боги, и громким голосом четко объявляли: «Игра сделана! Ставок больше нет!» В те дни возвращались с фронтов гражданской войны истинные сыны республики – бойцы и командиры, своей грудью отстоявшие родину от четырнадцати держав. Эти достойные люди с презрением смотрели на круговорот жадных людишек, перед которыми маячил мираж обогащения…
Клинику на Большой Пироговской возглавлял выдающийся психиатр П. Б. Ганнушкин. Он был создателем концепции малой психиатрии и основоположником внебольничной психиатрической помощи. В его клинике впервые был открыт невропсихиатрический санаторий, где и находился Есенин.
Я приехал в клинику в тот час, когда прием посетителей закончился, и ассистент Ганнушкина доктор А. Я. Аронсон объяснил, что у Есенина уже было несколько посетителей, он волновался, устал, и больше никого к нему пускать нельзя. Я попросил доктора передать Сергею записку. Аронсон обещал это сделать и посоветовал приехать в клинику через три дня, чуть раньше приема посетителей, чтобы первым пройти к Есенину.
Через два дня я зашел по делам в «Мышиную нору» и глазам своим не поверил: за столиком сидел Сергей, ел сосиски с тушеной капустой и запивал пивом. Разумеется, я поинтересовался, как он попал сюда.
– Сбежал! – признался он, сдувая пену с кружки пива. – Разве это жизнь? Все время в глазах мельтешат сумасшедшие. Того и гляди сам рехнешься.
Я спросил, как же он мог уйти из санатория. Оказалось, просто: оделся, пошел гулять в сад, а как только вышла из подъезда первая группа посетителей, пошел с ними, шагнул в ворота и очутился на улице.
Он плохо выглядел, в глазах стояла тусклая синева, только говорил азартно. Может быть, обрадовался свободе?
– Сейчас один толстомордый долбил мне, что поэты должны голодать, тогда они будут лучше писать, – сказал он. – Ну, я пустил такой загиб, что он сиганул от меня без оглядки!
– Я, Сережа, кое-что из наших разговоров записываю. Это запишу.
– А мои загибы тоже записываешь?
– Я их и так помню!
Желая его развеселить, я вспомнил, как он, выступая на олимпиаде в Политехническом музее, читал «Исповедь хулигана» и дошел до озорных строк. Шум, крик, свист. Кто-то запустил в Есенина мороженым яблоком. Он поймал его, откусил кусок, стал есть. Слушатели стали затихать, а он ел и приговаривал: «Рязань! Моя Рязань!» Дикий хохот! Аплодисменты!
Смеясь, Сергей напомнил мне: когда в консерватории по той же причине не дали ему читать «Сорокоуст», Шершеневич, как всегда, закричал во все горло, покрывая шум: «Меня не перекричите! Есенин все дочитает до конца!» Крики стали утихать, и кто-то громко сказал:
– Конечно, не перекричишь! Вы же – лошадь, как лошадь!..
Наверно, с полчаса мы вспоминали курьезные случаи прошлого, потом из часов выскочила кукушка и прокуковала время. Сергей сказал, что ему нужно идти. Я проводил его до дверей и увидел, как капельки пота выступили на его лбу.
Потом писали, что в санатории Есенин поправился и чувствовал себя хорошо. Не верю! Нужно быть нечутким, чтобы не видеть того трагического надлома, который сквозил в каждом жесте Сергея. Нет, санаторий не принес ему большой пользы! И это подтвердилось через несколько дней.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});