Секрет Сабины Шпильрайн - Нина Абрамовна Воронель
Придя домой и увидев новые часы, Феликс пожал плечами и предрек, что скоро я об этом приобретении пожалею. «Что бы я ни сделала, все ему теперь не так», – с горечью не поверила я. Но к одиннадцати часам вечера я стала задумываться о пользе своей новой покупки: кукушка отбивала чечетку каждый час. К двенадцати я пришла в отчаяние: только-только я задремала, кукушка выскочила из своего дупла и, отплясывая чечетку, прокуковала двенадцать раз. Я перетерпела этот концерт и постаралась опять заснуть, но ровно через час кукушка повторила свой балетный номер – правда, на этот раз всего единожды, но я уже поняла, что скоро будет два раза, потом три и так далее до победного конца.
– Господи, у меня завтра семинар в девять утра, – простонал Феликс, натягивая одеяло на голову. – А заткнуть ее нельзя?
– Попробуй!
Я выбралась из постели и сняла часы со стены. Порывшись в их незамысловатом нутре, я не нашла там никакой кнопки для выключения звука. Недолго думая, я свернула шею музыкальной кукушке, покончив таким образом еще с одной мечтой.
Кроме моей личной тоски, мои дни были полны проблемами бедной Сабинки. Какой болван придумал, что переезд из одного мира в другой ребенку дается легче, чем взрослым? Поначалу Сабинке даже нравилось ходить по увлекательным детским площадкам с Нюрой, однако через три месяца гостевая виза Нюры кончилась, и она хоть со слезами, но и с радостью уехала к своему Сереге, который между запоями был все же хорошим мужиком. Еще при Нюре я наняла для Сабинки учительницу немецкого языка и после отъезда няни отдала дочку в детский сад. Из детского сада она часто приходила в слезах, и мы печально сидели с ней перед немецким телевизором – я в надежде поглубже узнать тайны этого языка, а Сабинка просто так, глядя на мелькающие картинки. Счастливой жизнью назвать это было трудно. Единственным моим достижением было получение водительских прав – но что они значили без машины?
Наконец я решилась отправиться на поиски работы. Для этого мне нужно было преодолеть несколько комплексов, которые быстро образовались у меня после приезда. Здесь все выглядело иначе. Кому здесь нужна была моя с такой тщательностью выполненная диссертация без совершенного знания немецкого языка? Я с горечью отметила, что Феликс, принимая приглашение Университета, пальцем о палец не ударил ради моего будущего: он так волновался, что ему в какой-нибудь точке откажут, что не хотел осложнять свое положение проблемами неустроенной жены. В конце концов я нашла почасовую работу преподавателя физики в маленьком колледже для иностранных студентов, знающих немецкий еще хуже, чем я. Преподавание я всегда терпеть не могла, но ничего другого мне никто не предложил. На время моих уроков я наняла для Сабинки приходящую няню Ирму, которая ни в чем не могла ей заменить Нюру.
Мне все чаще хотелось позвонить Лине – мне так ее недоставало – но я могла себе это позволить крайне редко: хоть зарплата швейцарского профессора была «больше большой», но для нас, вывалившихся из российской глубинки голыми и босыми, ее было не достаточно. Нам пришлось купить все: от гарнитура для гостиной до мусорного ведра. Я часто писала Лине по электронной почте, но отвечала она редко, ссылаясь на слабость.
Я чувствовала, что ее московская жизнь была так же печальна, как моя цюрихская, и она не хочет мне жаловаться. Впрочем, иногда я подозревала, что она сердится на меня из-за Марата и потому не хочет со мной переписываться. С Маратом мы вовсе не переписывались – так мы решили, чтобы никого не навести на след его швейцарской авантюры. Несколько раз он появлялся в Цюрихе неожиданно, без предупреждения, и это каждый раз было для меня большой радостью.
Однажды в грустную минуту я решила пойти к Феликсу в университет во время обеденного перерыва, чтобы пообедать с ним в университетском кафе. Я позвонила ему, но телефон его был отключен. Я все равно пошла – я была в таком отчаянии, что просто не могла оставаться в полном одиночестве в своих четырех стенах. Хоть стен этих на деле было гораздо больше – десять или двенадцать, – жизни мне они не облегчали. Я подошла к кабинету Феликса и обнаружила, что он пуст. Не зная, как быть дальше, я направилась к выходу, и вдруг сквозь стекло парадной двери увидела Феликса: он, весело смеясь, шел по дорожке в обществе двух прелестных молодых девиц, причем одну из них он держал под руку, шепча ей что-то на ухо.
Ноги у меня стали ватными, и я бы, наверно, безвольно села на пол, если бы меня не поддержала сильная мужская рука: «Не плачь, Сабина. Просто доктор Карл Густав Юнг вышел на прогулку в сопровождении влюбленных пациенток».
Я подумала, что у меня начались галлюцинации, резко обернулась и увидела Марата.
Не в силах сдержать свою радость, я при всех отступила на шаг назад и прижалась головой к его плечу. Потом повернула голову и прикоснулась губами к его шее. Он обнял меня, и мне вдруг стало легко и спокойно.
– Господи! Ты здесь! Давно?
– Уже четвертый день. Но я не хотел тебе звонить, потому что у меня не было ни одной свободной минуты: я привез самую главную производственную линию и должен был ее смонтировать.
– Почему ты? Разве никого другого нет?
– Здесь нет. А московских специалистов я в свои планы не посвящаю.
– Ну да, конечно. А что же сейчас?
– Сейчас я выкроил несколько часов и пошел к тебе – мне не хотелось звонить, не разведав, кто есть дома. И вдруг почти налетел на тебя – ты заходила в университет. У тебя было такое несчастное лицо, что я не решился тебя окликнуть и пошел следом.
– И что мы будем делать?
– Мы поедем ко мне в отель. Мы так давно не виделись.
– Да-да, поехали к тебе. Только не надо идти вместе, чтобы нас не засекли.
Мы вышли по отдельности через разные двери. Марат остановил такси, подождал меня за углом и, как только я села рядом с ним, обнял меня и начал целовать – губы у него были такими горячими и нежными, что Феликс с его пациентками сразу вылетел у меня из головы. Из отеля я позвонила Ирме: попросила ее забрать Сабинку из
