Борис Фролов - Военные противники России

Победитель или побежденный, он к вечеру обычно падал духом — не то по свойству своего характера, не то вследствие малой расчетливости и недостаточной проницательности своего ума. По своим политическим убеждениям примыкал к партии Бабефа, то есть к наиболее ярко выраженным анархистам… ввязывался в интриги, часто бывал смешон. Не было человека, более непригодного, чем он, для политических дискуссий и гражданской деятельности, в которой он, однако, любил принимать участие». Характеристика довольно емкая, но слишком общая. В ней смешано все — и военные, и умственные, и политические, и все прочие способности, пристрастия и недостатки Ожеро. При этом, на наш взгляд, нельзя сбрасывать со счетов и такой весьма важный момент, что давалась эта характеристика в то время, когда отношение Наполеона к этому человеку было сугубо отрицательное. Попытаемся разобраться с каждым из этих аспектов более обстоятельно. Но прежде всего следует остановиться на взаимоотношениях этих двух людей, на каком фоне они строились.

Выше уже отмечалось, что взаимоотношения между двумя этими военачальниками с самой первой их встречи на дорогах войны сложились далеко не идеальные. Таковыми, по существу, они продолжали оставаться на протяжении всего, и притом довольно длительного, периода их совместной деятельности, временами то улучшаясь, то ухудшаясь.

Хорошо зная Ожеро, Наполеон никогда не питал особых иллюзий в отношении его лояльности. Он нисколько не сомневался в том, что Ожеро принадлежит к тем его ближайшим сподвижникам, которые при первой же крупной неудаче готовы предать его. Однако император верил в свою звезду и был уверен, что в случае чего сумеет перехватить руку с кинжалом предателя раньше, чем тот нанесет удар. Таких, как Ожеро, в его окружении не только в военном, но и в гражданском (те же Талейран или Фуше) было немало, и цену им Наполеон отлично знал. Все эти люди, каждый по-своему, были талантливы. А талант Наполеон, будучи человеком проницательным и сугубо прагматичным, всегда высоко ценил и старался извлечь из него максимальную пользу, по крайней мере, до тех пор, пока он давал отдачу. То же самое относилось и к Ожеро. Наполеон ценил его военные способности. Как военачальник и хороший исполнитель он ему был нужен, поскольку вполне его устраивал, а все остальное императора мало интересовало.

Как боевой генерал Ожеро обладал далеко незаурядным военным талантом, был удачлив, энергичен и предприимчив. В общем и целом это была по-своему уникальная личность, воплощавшая в себе неповторимый колорит и яркую индивидуальность.

Как и все наполеоновские маршалы, Ожеро отличался большой личной храбростью. По свидетельству современников, он не боялся ничего — ни бога, ни черта. Обладал хорошим тактическим предвидением. Этот человек как бы создан был для боя, который являлся его стихией. Его талант блистательного тактика особенно ярко раскрывался в критические минуты боя и помогал ему не раз возвращать победу в ряды уже дрогнувших войск. Но умело, инициативно и напористо Ожеро действовал только на поле боя, которое мог лично обозревать и быстро принимать необходимые решения, соответствовавшие обстановке. Руководить же крупными массами войск, действовавшими на значительном пространстве, в силу отсутствия необходимой для военачальника такого ранга широты кругозора он не был способен. Характерная деталь: после бурного подъема энергии Ожеро часто впадал, даже после победы, в состояние глубокой апатии и крайней неуверенности, его действия становились неуверенными и нерешительными, а иногда на некоторое время он вообще самоустранялся от руководства войсками и замыкался в себе. Причину таких неадекватных особенностей его характера современники усматривали в неврастении, которой он страдал якобы уже давно.

Как человек Ожеро был полон недостатков. Сын лакея, он в полной мере унаследовал менталитет своего родителя, служил только тому, кто хорошо платил и кто в данный момент находился у власти. Поэтому свои убеждения Ожеро менял в зависимости от обстановки, хотя по своим взглядам он более всего был близок к якобинцам и одно время примыкал к ним.

Даже среди наполеоновских маршалов, не особенно блиставших изяществом манер, Ожеро отличался необычайной грубостью. По бесцеремонности, проявляемой даже в официальной обстановке, с ним, пожалуй, не мог сравниться ни один из маршалов. Бестактные поступки он нередко позволял себе и в присутствии императора. Существовал такой афоризм, что «Ожеро и манеры — понятия просто несовместимые».

Казарменные привычки герцог Кастильонский сохранил до конца своих дней. Иногда он буквально шокировал своими беспардонными выходками утонченных дам и изысканных кавалеров императорского двора. Однажды на одном из балов в присутствии императора заскучавший маршал собрался уходить, но его юная жена, которой он годился в отцы, так увлеклась танцем с молодым кавалером, что не заметила знака, поданного ей мужем. И тут пришедший в ярость маршал громовым голосом, заглушая оркестр, гаркнул на весь зал: «Иди сюда!» — и грубо подтолкнул подошедшую жену к выходу. Но этим герцог не ограничился — в дополнение ко всему он припечатал свою «слишком красивую и элегантную» супругу площадной грубостью.

То, что чувство меры и вкуса нередко изменяло его маршалам, Наполеону хорошо было известно, и он обычно закрывал глаза на это. Император, по всей вероятности, просто смирился с тем, что из бывших простолюдинов и мелких буржуа, каковыми по своему происхождению и воспитанию, если таковое вообще имелось, являлись большинство его маршалов, людей, прошедших сквозь кровавую купель Революции и горнило войн Империи, рафинированных придворных не получится.

Кстати, в придворных костюмах многие из маршалов, в том числе и Ожеро, выглядели довольно комично, что давало повод заполонившим императорский дворец представителям старой аристократии к бесчисленным насмешкам и каламбурам. Конечно, все это делалось не открыто, так как от старых вояк всего можно было ожидать, и это все отлично понимали, а за их спиной, по углам, в великосветских салонах и т. п.

Но маршалы умели за себя постоять. Об их менталитете дает определенное представление такой случай. В 1809 году во время переговоров о заключении перемирия с потерпевшей поражения в войне Австрией австрийский аристократ князь Лихтенштейн, будучи не в силах скрыть своего раздражения от проигранной войны, сделал замечание одному из наполеоновских маршалов: «Господин маршал, вы разговариваете, как кучер». Нимало не смутившись, тот спокойно ответил: «Так я им и был». Это разозлило князя еще больше. «Так вот с кем приходится иметь дело порядочному человеку», — задыхаясь от ярости, процедил он сквозь зубы. Австрийцу еще повезло, что этим маршалом был не Ожеро.