Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

– Господи! Так я же именно об этом и толкую!

– Ну?

– То-то и оно, что я не в силах этого от них добиться! Они не думают, не хотят или не умеют думать о тех, кто придет после нас, о тех, кому нужно будет не только место жительства, но и вся красота мира!

– Но, а вы-то, вы что для этого сделали, кроме того, что нарисовали ваш проект? – неожиданно сухо спросил Семен Николаевич.

– Я же говорил – отказался от их предложений, хотя… хотя это означает, что я никогда не увижу… Собственно, даже не отказался, а не сказал ни да, ни нет…

– Как же так? – спросила Анна. Вы сами только что говорили – те, кто придет после нас…

Говори, говори.

– Алексей Иванович, я не намного моложе вас. Мне шестьдесят восемь, Анне шестьдесят три. Мы, вероятно, тоже не дождемся того дня, когда наши каштаны повзрослеют. Но мы не перестаем их сеять и растить!

– Ваши каштаны, вы говорите, растут тысячу лет!

– Каштаны, не мы! Сколько поколений родится и умрет, пока им придет время погибнуть…

– Думаете, нам мало пришлось воевать за эти наши каштаны? – серьезно сказала Анна. – Можно сказать, мы всю жизнь воюем…

– А я воевать не умею! – сердито откликнулся Алексей Иванович. – Я архитектор, не боец! Я…

И вдруг осекся: явственно, будто крупный газетный заголовок, прочитал он в глазах Анны четкую мысль:

«Если ты не хочешь бороться за свое дело, зачем же тебе вообще жить? Да еще… дрожать за эту свою жалкую жизнь?»

Может быть, ничего такого она и не думала, может быть, это были его собственные мысли?

«Так что же, по-вашему, я просто жалкий трус? – мысленно возмутился он. – Не решаюсь вступить в борьбу из страха перед неудачей… перед новой болезнью? Неправда!..»

– Отступить, может быть, за час до победы! – сказал Алексей Николаевич.

– Какая там победа! Она мне и не снилась!..

И тут весело и громко рассмеялась Анна Николаевна.

– Знаете, что мне вспомнилось, – сказала она. – Нашему старшему внуку было тогда лет пять. Сломалась у него какая-то железная дорога, электрическая. Приходит он ко мне, просит: баба, почини. А я ему – не умею, как же я могу починить? А он мне серьезно так говорит: ты начни, баба, работа тебя научит!

– Правильно! – повернулся к Алексею Ивановичу хозяин. – Борьба это тоже работа. Да ещё какая тяжелая! Обязательно научит!

Анна с тревогой ждала ответа Алексея Ивановича: обидится, решит, что они его поучают?

Но, всмотревшись в него попристальнее, увидела, что в лице его появилось что-то новое, словно бы он прислушивался к чему-то такому, что слышно было ему одному. Поднял голову, настороженно посмотрел на Анну, потом на хозяина и вдруг медленно, неуверенно улыбнулся.

– А что если попробовать? – спросил он тихо, ни к кому специально не обращаясь. – Попробовать, а? Черт возьми, я же еще не окончательно умер, верно?

Он встал из-за стола, наклонился над Анной, неожиданно приобнял ее, спросил, заглянув в глаза:

– А можно я вас поцелую?

Анна смущенно засмеялась.

– Целуйте! Только скорее, пока Сеня не смотрит.

Он крепко поцеловал ее в щеку.

– Спасибо, храбрая женщина. А теперь я пойду, хорошо?

– Идите… Погодите, я вам адрес запишу. Будем ждать письма, да?

– Ладно. Напишу.

Выйдя за калитку, Алексей Иванович обернулся, посмотрел на двух пожилых людей, стоящих на пороге дома, на копошащихся возле крыльца щенят, крикнул:

– Как это он сказал: работа тебя научит? Так?

Анна только засмеялась в ответ.

Но она была почти уверена, что бороться он уже не сможет…

…И ВСЮ ЖИЗНЬ…

Она стояла в тамбуре, опустив свой легкий чемоданчик на пол. Ей казалось – все, что видно за стеклом, движется, плывет мимо, она же стоит на месте, не приближаясь к городу, из которого уехала больше 30 лет назад.

Она думала, что будет волноваться, может быть, даже заплачет в ожидании встречи с той давней жизнью, которую прожила здесь с самого рождения.

Но ничего такого не было – она глядела на все спокойно и удивлялась, что решительно ничего не узнает. Разве что тот, густо осыпанный чем-то пакгауз, стоял тут и раньше, но ведь подле каждой большой станции стоит такой же грязно-белый, длинный барак без окон.

Поезд медленно завернул, и ей открылся город, сбегавший с холма вниз к железнодорожному полотну.

Ее город.

Единственное, что было ей здесь знакомо, это уцелевшая с шестнадцатого века стремительно изящная башня костела давно исчезнувшего монастыря. Впервые сердце ее умилительно дрогнуло: ей вспомнилась чахлая березка, выросшая на покатой крыше башни из неведомо каким ветром и когда занесенного туда зернышка.

Конечно, отсюда, из поезда она не могла ее разглядеть, да может, ее уже и не было там?…

Поезд остановился. Она увидела стандартно-современный вокзал, широкое асфальтированное шоссе за ним, стайку красных «икарусов», ожидавших пассажиров, и почему-то все это вызывало в ней легкое раздражение.

Как глупо, что сама она вызвалась поехать сюда! Чего она, собственно ждала? Возвращение молодости?

Она стала торопливо выбираться из вокзальной толпы, словно боясь, что кто-то за ней наблюдает и посмеивается над ее сентиментальными мыслями. Но никто не обращал на нее ни малейшего внимания – она была чужаком, одним из многочисленных туристов, к которым все здесь за последние годы привыкли, как к плохой погоде.

Ей захотелось пройти туда, наверх, к ботаническому саду, свернуть налево к пруду, где неподалеку от мостика стоял двухэтажный дом с веселым крыльцом, украшенным витыми деревянными колонками, с широкой, скрипящей лестницей, ведущей на второй этаж. Там жил ученый смотритель сада с двумя детьми – ее отец. В квартире было множество маленьких комнат, заставленных книгами и ящиками с рассадой и луковицами, где всегда пахло землей, сыростью и крепким отцовским табаком. Но любимым местом игр были не комнаты, даже не сад, а тупичок на лестничной площадке. Там стоял огромный деревянный сундук покойной бабушки; при повороте ключа замок его издавал короткий, веселый мотивчик; стена над сундуком вся была исцарапана различными надписями, вроде «Вальдо плюс Эве равняется любовь», выцарапанные гвоздями буквы глубоко врезались в стену, окрашенную ядовито-лазоревой масляной краской…

Может, дом сохранился? И веселая Садовая улица, обсаженная липами и каштанами, тоже еще существует? Она только посмотрит на дом и вернется в центр, отыщет гостиницу, где ей был заказан номер.

Когда-то от вокзала до дома они пробегали за двадцать минут. Но, пройдя вверх по шоссе не более ста метров, она почувствовала, что дорога эта сейчас для нее длина и крута. Вернулась на площадь, села в автобус и приехала прямо в гостиницу.