Наталья Иванова - Борис Пастернак. Времена жизни

Вот почему мы считаем сейчас необходимым предать гласности письмо Б. Пастернаку. Оно с достаточной убедительностью объясняет, почему роман Пастернака не мог найти места на страницах советского журнала, хотя, естественно, не выражает той меры негодования и презрения, какую вызвала у нас, как и у всех советских писателей, нынешняя постыдная, антипатриотическая позиция Пастернака.

Главный редактор журнала „Новый мир“ А. Т. Твардовский. Редакционная коллегия: Е. Н. Герасимов, С. Н. Голубов, А. Г. Дементьев (зам. главного редактора), Б. Г. Закс, Б. А. Лавренев, В. В. Овечкин, К. А. Федин ».

Вот несколько абзацев из письма, отправленного Пастернаку предыдущей редколлегией «Нового мира»:

«Есть в романе немало первоклассно написанных страниц, прежде всего там, где Вами поразительно точно и поэтично увидена и запечатлена русская природа.

Есть в нем и много откровенно слабых страниц, лишенных жизни, иссушенных дидактикой. Особенно много их во второй половине романа.

Однако нам не хочется долго задерживаться на этой стороне дела, как мы уже говорили в начале письма, – суть нашего спора с Вами не в эстетических препирательствах. Вы написали роман, сугубо и прежде всего политический роман-проповедь. Вы построили его как произведение, вполне откровенно и целиком поставленное на службу определенным политическим целям. И это самое главное для Вас, естественно, стало предметом главного внимания и для нас ….

Как это ни тяжело, нам пришлось назвать в своем письме к Вам все вещи своими именами. Нам кажется, что Ваш роман глубоко несправедлив, исторически необъективен в изображении революции, гражданской войны и послереволюционных лет, что он глубоко антидемократичен и чужд какого бы то ни было понимания интересов народа. Все это, вместе взятое, проистекает из Вашей позиции человека, который в своем романе стремится доказать, что Октябрьская социалистическая революция не только не имела положительного значения в истории нашего народа и человечества, но, наоборот, не принесла ничего, кроме зла и несчастия».

Письмо подписали Б. Агапов, Б. Лавренев, К. Федин, К. Симонов, А. Кривицкий (сентябрь 1956 г.).

Советские газетчики щеголяли выражениями о Пастернаке друг перед другом: «лягушка в болоте», «литературный сорняк». Впрочем, Пастернак, как известно, газет не читал. Но и в тихом Переделкине его настигала ненависть.

«Темные дни и еще более темные вечера времен античности или Ветхого Завета, возбужденная чернь, пьяные крики, ругательства и проклятия на дорогах и возле кабака, которые доносились до меня во время вечерних прогулок; я не отвечал на эти крики и не шел в ту сторону, но и не поворачивал назад, продолжал прогулку».

На заседание руководства Союза писателей он был вызван специальной повесткой, но ехать отказался. Послал письмо, состоящее из двадцати двух пунктов, излагающих его соображения по поводу премии и предложения пожертвовать деньги в Советский фонд мира. Письмо заканчивалось фразой: «Я вас заранее прощаю». Еще через три дня было срочно созвано общее собрание московских писателей, на котором они, кроме подтверждения решения об исключении Пастернака, постановили «обратиться к правительству» с требованием лишения гражданства и высылки Пастернака за пределы СССР.

«ЗАЯВЛЕНИЕ ТАСС

В связи с публикуемым сегодня в печати письмом Б. Л. Пастернака товарищу Н. С. Хрущеву ТАСС уполномочен заявить, что со стороны советских государственных органов не будет никаких препятствий, если Б. Л. Пастернак выразит желание выехать за границу для получения присужденной ему премии. Распространяемые буржуазной прессой версии о том, что будто бы Б. Л. Пастернаку отказано в праве выезда за границу, являются грубым вымыслом.

Как стало известно, Б. Л. Пастернак до настоящего времени не обращался ни в какие советские государственные органы с просьбой о получении визы для выезда за границу и что со стороны этих органов не было и не будет впредь возражений против выдачи ему выездной визы.

В случае, если Б. Л. Пастернак пожелает совсем выехать из Советского Союза, общественный строй и народ которого он оклеветал в своем антисоветском сочинении „Доктор Живаго“, то официальные органы не будут чинить ему в этом никаких препятствий. Ему будет предоставлена возможность выехать за пределы Советского Союза и лично испытать все „прелести капиталистического рая“»

(«Правда». 2 ноября 1958 г.).

Студенты Литературного института организовали демонстрацию. За день до собрания двое из молодых поэтов, Юрий Панкратов и Иван Харабаров, пришли к Пастернаку и рассказали, что если они не будут голосовать за его исключение, то их выгонят из института. Он отпустил им завтрашний грех. Из окна своего кабинета видел, что они удалялись, взявшись за руки и радостно подпрыгивая.

Узнав о решении собрания просить о высылке его за пределы СССР, Пастернак был вынужден официально отказаться от премии:

«Ввиду того значения, которое приобрела присужденная мне награда в обществе, которому я принадлежу».

Пастернак не только стойко, но и даже почти весело встречал периодически обрушивающиеся на него с 1936 года идеологические налеты. Когда его громили в 1946-м, он поразил своим оживленным видом случайно встреченного на улице знакомого. Книга его стихов, конечно, теперь не выйдет, – ну что ж, зато он сможет спокойно поработать над переводом «Фауста». И все же – в ноябре 1958 года он не избежал депрессии:

«Всего лучше было бы теперь умереть, – писал он двоюродной сестре, – но я сам, наверное, не наложу на себя руки».

Если бы не вера в провидение:

«То, что со мной случилось и что без моего ведома, на недоступном расстоянии, чудесным образом управляет моим существованием, – так широко и безмерно выше меня…»

Пастернак не посещал церковь, не носил на шее крест, не отправлял церковных обрядов. О своей вере он написал молодой француженке Жаклин де Пруайяр, переписка с которой продолжалась почти два последних года его жизни. Он был безмерно благодарен Жаклин и Жоржу Нива, Мишелю Окутюрье, Элен Пельтье-Замойской за их участие в его делах, связанных с публикацией романа на французском и русском языках. Жаклин была его доверенным лицом, его «заместительницей» на Западе.

«Мне выпало большое и незаслуженное счастье вступить к концу жизни в прямые личные отношения со многими достойными людьми в самом обширном и далеком мире и завязать с ними непринужденный, задушевный и важный разговор»