Александр Архангельский - Александр I

Естественно, на этом пути он не был первопроходцем; сентиментальная параллель: раскаявшийся царь — странствующий праведник — была дорога многим толстовским современникам. Уже в 60-е годы князю Н. С. Голицыну показали фотографию:[345]

«…Великого роста и благолепного вида старец, с почти обнаженною от волос головою, в белой крестьянской рубахе, опоясанный пояском, с обнаженными ногами, стоящий среди крестьянской хижины. Лицо — прекрасное, кроткое, величественное; никакого сходства ни с кем припомнить не могу. Наконец приятель мой спрашивает меня:

— Не находите ли сходства с… покойным Императором Александром Павловичем?

Я крайне удивился, начал пристальнее всматриваться и, точно, стал понемногу находить некоторое сходство и в чертах лица, и в росте».

Тогда приятель и рассказал Голицыну распространенную в Сибири легенду об императоре Александре I, скрывшемся от мирской суеты в образе отшельника Феодора Козьмича… Позже, в 1873-м, могилу старца посетил великий князь Алексей Александрович; есть стойкое убеждение, что в 1891-м у нее был и цесаревич Николай Александрович, будущий Николай II… С конца 1880-х годов в русской печати шла оживленная полемика: можно ли верить версии Хромова, легендарное ли предание сохранила народная память или историческую правду — и авторы многочисленных публикаций,[346] независимо от занимаемой ими позиции, понимали проблему так же, как понимал ее Лев Толстой. То есть — как романтически-прекрасный эпизод ухода царя с трона — в Сибирь; вероятный или невероятный — другой вопрос. В 1897-м, поддавшись обаянию легенды, Шильдер увенчает 4-й том жизнеописания Александра I легендой о старце Феодоре Козьмиче, завершая фрагментом истории русской святости исследование в области политической истории…

Но именно моральный авторитет Толстого, эстетическая убедительность его построений (которая, как помнит всякий читатель «Войны и мира», подчас была убедительнее самой исторической реальности!) окончательно привели «проблему старца Феодора Козьмича» к общему знаменателю и обрекли последующие поколения историков на разгадку одного-единственного вопроса: как? Как мог — и мог ли — совершиться уход? Как могли — и могли ли — скрыть тайну придворные? Как мог — и где — скрыться царь в «промежутке» между ноябрем 1825-го и осенью 1836-го?..

Вставной сюжет. СОЛДАТ И ЦАРЬ

(Интервью Льва Толстого.)

«Ах, какое сказание я о нем [Александре] знаю. Я непременно обработаю когда-нибудь этот сюжет. Это дивная драма, изумительная по своей глубине и по своей разящей, сильной, национальной правде.

Вот это сказание.

Грех, совершившийся в Михайловском замке, лег тяжелым камнем на душу Александра, и он нигде не находил себе покоя… он все чаще замыкался в себе. Религиозные наклонности его складывались в определенное миросозерцание, рисовавшее Александру иную будущность и иное призвание. Он твердо решил отказаться от царства и заявил об этом великому князю Николаю и его жене. Он поселился потом в Таганроге и жил совершенно частным человеком…

Но Александр чувствовал, что он еще не на том берегу, что надо переплыть еще большую широкую реку и многое, многое пережить. И он ждал с тревогой и молением минуты, когда это будет.

Вот раз гуляет он за городом и видит: народ валом валит к площади, занятой войсками. Войска выстроены в две шеренги длинной улицей и стоят без ружей, но с короткими палками в руках.

Видит, вывели пожилого солдата, привязали его вытянутые вперед руки к прикладу ружья и, сорвав с него рубашку, повели его с оголенной спиной между шеренгами солдат.

Началось под звуки барабанного боя ужасное наказание, свирепое, дикое наказание, которое называлось „через строй“.

Александр смотрел в лицо побледневшего предсмертной бледностью солдата и был поражен удивительным сходством с собою. Лицо солдата точь-в-точь его лицо.

Из расспросов он узнал, что несчастный уже дослуживал 25-й год своей службы, и, получив из деревни весть, что отец умирает, он стал проситься в отпуск, чтобы попрощаться с отцом. Но его не отпустили. Тогда он бежал… его за двукратный побег присудили прогнать сквозь строй и дать ему 8 тысяч палок. Это верная смерть…

Ужас охватил душу Александра.

„Боже мой, — думал он. — Отца хотел увидеть, в последний раз прильнуть к его губам и слово родное услышать, и за это его моим именем терзают и мучают так?! А я… я… Что я сделал?“

И страшная сцена в Инженерном замке предстала во всей яркости пред его глазами.

— Отец, — застонал он и тягучим, хриплым голосом зарыдал, как ребенок.

Но плакали многие из толпы, и его не замечали. Никто не знал, кто он такой.

…В дежурной комнате врача сидел седенький, с добрым лицом доктор и спешно отдавал распоряжения помощнику, что нужно делать принесенному солдату.

— Будет ли он жить, доктор? — спросил Александр, когда они остались одни, и тут же назвал себя…

— Он умрет сегодня же. Он получил 4000 ударов, и в двух местах произошел перелом позвоночника. Его смерть неизбежна.

— В таком случае, — заволновался Александр, — моя строгая просьба к вам, и последняя просьба, доктор. Но прежде поклянитесь, что тайна умрет вместе с вами.

— Клянусь. Клянусь моей любовью к вам, великий государь.

— Верю, — сказал Александр и вынул позолоченный ключ из кармана.

— Вот вам ключ от моей комнаты и велите перенести туда солдата. Я сниму с себя одежду мою, и надо будет одеть его. А сам я буду здесь на койке, вместо больного…

Назавтра весь мир узнал о смерти императора, и заколоченный гроб его, никому не показывая израненное тело, перевезли в Петербург.

А Александр недели через две залечил свои „раны“ и был проведен сквозь строй палок, чтобы добить остальные удары.

Ему дали 4000 палок, но он чудом остался жив.

Солдаты, вероятно, щадили уже раз наказанного.

Когда показались рубцы на коже, его, по законам того времени, как лишенного прав, сослали в Сибирь на поселение.

В далекую, затерянную среди оврагов и долин сибирскую деревню привели высокого стройного солдата, Михаила Силина, и отдали под надзор начальства».

Лев Николаевич на минуту остановился. Умиленный поэтичностью взволновавшего его образа, он не мог продолжать дальше рассказ. Его давили спазмы в горле, а в глазах стояли светлые, лучистые слезы, слезы великого сердцеведа.

«И вот, рассказывают, — продолжал он с дрожью в голосе, когда прошли спазмы, — что долго прожил Михаил в той деревне, научился хозяйству, помогал крестьянам и учил детей их грамоте.