Маркус Вольф - Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки

Советская разведка имела громадные успехи в Америке и Европе перед второй мировой войной, когда у нее были исключительные возможности опереться на компартии и интеллигенцию, симпатизировавшую Москве, особенно в Германии и Англии, а также в США. Советский Союз был маяком, который привлекал к себе (и к своим разведывательным службам) людей, руководствовавшихся глубокими убеждениями. Агенты, завербованные в то время, были лучшими, ибо служили идеи. Они-то и дали Советскому Союзу возможность не отстать в ядерной гонке, и, кстати, многие из них остались нераскрытыми даже после маккартистских чисток и бегства в Канаду в 1945 Игоря Гузенко.

Советская разведка всегда была моделью и образцом для зарубежных разведок в послевоенные годы. С середины 50-х годов мы часто приезжали для консультаций с руководителями советской зарубежной разведки из Первого главного управления, а также для более общего инструктажа с шефом КГБ. Тогда мы были уверены, что наши наставники относились к нам как к простым подчиненным с окраин огромной империи.

После 1953 года в наших отношениях с КГБ возникла некоторая напряженность из-за изменений, происшедших в советском руководстве после смерти Сталина и казни его ближайшего соратника палача Лаврентия Берия. После Сергея Круглова, который сменил Берия, пост перешел к Ивану Серову; он формировал советские структуры в Восточной Германии: организовал штаб-квартиру КГБ в Берлине, назначил представителей КГБ во всех округах ГДР, создал огромный Департамент военной разведки в Потсдаме. Серов был за то, чтобы ГДР сама вела собственные разведывательные и контрразведывательные операции.

Я впервые встретился с ним в марте 1955 года на совещании представителей служб безопасности восточного блока. Он всегда был в мундире — ив буквальном, и в переносном смысле этого слова, и в своих речах всегда сосредоточивался на необходимости объединить наши усилия против общего врага — США. Моим советским ангелом-хранителем был Александр Панюшкин, бывший посол в Вашингтоне, а позже руководитель Отдела загранкадров в Центральном Комитете КПСС.

Серова на его посту сменил властный и амбициозный Шелепин, который продержался только три суровых года. Его приемником стал Владимир Семичастный. Это был доброжелательный и дружелюбный руководитель. Но за внешней приветливостью скрывался умный, расчетливый, идеологически жесткий человек, который сделал стремительную карьеру в КГБ, сумев занять правильную позицию и перейти на нужную сторону, когда в 1964 году Хрущев был смещен со своего поста и его пост занял Леонид Брежнев. Семичастного мало интересовала внешняя разведка, которую он целиком доверил Александру Сахаровскому, глубоко уважаемому как своими коллегами, так и мной. Впрочем, ко мне лично Сахаровский относился как к сыну, что соответствовало и разнице в возрасте.

…Все изменилось к лучшему с приходом Юрия Андропова в качестве руководителя КГБ в 1967 году. Наконец-то появился человек, которым я восхищался, не связанный протоколом и далекий от мелких интриг, которые занимали умы его предшественников на этом посту. Он был свободен от советского высокомерия, когда автоматически полагалось, что эта великая империя безупречна. Лучше многих других в Москве он понимал, что военные вторжения в Венгрию в 1956 году, а позже в Чехословакию в 1968 году свидетельствовали скорее о слабости Москвы, чем о ее силе. Он делал все возможное, чтобы подобное не повторилось. Андропов отличался от всех своих предшественников и преемников на посту руководителя КГБ и как политик, и как человек. Горизонт его интересов был много шире. Он понимал основные аспекты внутренней и внешней политики, идеологические и теоретические проблемы, необходимость радикальных перемен и реформ, а также их последствия и опасности, связанные с ними.

В отличие от его предшественников, Андропова больше всего интересовала внешняя политика и иностранная разведка. Он также произвел управленческие реформы в структуре КГБ и ввел систему более строгой отчетности. Что касается деятельности за рубежом, он быстро понял, что традиционная практика шпигования посольств, торговых представительств-и других официальных учреждений агентами КГБ легко отслеживалась контрразведками этих стран. Я знаю это и по моему собственному опыту, как правило, неудачных попыток вести наших агентов из посольства в Вашингтоне: они с трудом могли даже покинуть здание посольства без хвоста ФБР. Еще одним недостатком работы под дипломатическим прикрытием был риск репрессивных дипломатических отзывов, когда любой агент, работающий под посольским или иным прикрытием, мог быть выслан в 24 часа в качестве ответной меры противоположной стороны. Достаточно вспомнить, как однажды англичане выслали одновременно 105 подозреваемых в шпионаже работников советского посольства в Лондоне. Андропов же предложил сделать больший упор на внедрение “нелегалов” (т. е. засылку агентов на чужую территорию под фальшивыми документами и “легендой” о причинах пребывания); конечно, такая практика, хотя и более профессиональная, не вызывала энтузиазма среди сотрудников, которые предпочитали иметь формальную защиту.

Но этот упор в работе разведки на нелегалов был для нас реальностью, вызванной необходимостью, и с ней пришлось смириться. Так как ГДР не была дипломатически признана на Западе, пока не был подписан Основной договор с Западной Германией, у нас все равно не было такой роскоши, как возможность использования посольств для своей деятельности, и нам легче было принять курс Андропова на работу с “нелегалами” (мы еще до его предложения пользовались этим старым термином большевиков — “нелегал”). Андропов внимательно ознакомился с нашими методами работы и пришел к выводу, что благами легализованного положения должно пользоваться меньше агентов и больше агентов следует отправлять нелегально, с тем чтобы они самостоятельно действовали по обстоятельствам. Он тщательно изучил деятельность разведки ГДР и попросил меня подробно объяснить схему работы с агентами. Я был польщен и рад поделиться своим опытом и знаниями.

Мы никогда не обменивались сведениями о подлинных именах агентов. Первое правило нашей разведывательной традиции заключалось в том, что каждый знал только то, что ему полагалось знать. Это разумное ограничение часто предотвращало взаимные упреки, если появлялся предатель, и взаимные обвинения различных служб.

Если же рассматривать влияние Андропова в более широком плане, то я знаю, что многие его реформаторские идеи были заимствованы Горбачевым и позже выданы им за свои. Андропов признал, что одна из причин резкого отставания советской экономики от западной заключалась в централизованном контроле и тотальном разделении военного и гражданского секторов. Гигантские правительственные инвестиции в военно-промышленный комплекс в США и других развитых капиталистических странах давали спиральный эффект в гражданских отраслях высокоприбыльного использования передовой технологии, например в развитии реактивной авиации или производстве компьютеров. В Советском Союзе, где секретность была фетишем, это было невозможно, что могли бы подтвердить и представители ГДР по собственному опыту общения с военно-промышленными ведомствами СССР. Когда я затронул эту проблему в беседе с Андроповым, он сказал мне, что пытается привить подобное понимание через различные комитеты, где он собрал и военных, и гражданских экспертов, которые должны были извлечь уроки из сравнения двух соперничающих экономических систем. Андропов рассматривал разведку как важный инструмент получения знаний для совершенствования социалистической системы, и его стремление изучать другие пути резко отличалось от окружавшего его застойного мышления. Он размышлял о возможности социал-демократического “третьего пути”, за который выступала Венгрия и некоторые силы в ГДР, и даже в период репрессий против диссидентов в Союзе, за что он же и был ответствен, и в частном порядке обсуждал эксперименты политического плюрализма и экономического либерализма в Венгрии.