Путешествия англичанина в поисках России - Николас Бетелл
Это были дни «московской весны», дни свободы, но экономика начинала рушиться, и в магазинах невозможно было купить многих вещей: лезвий, мыла, зубной пасты, масла, копченой колбасы. Группы из общества «Память», одетые в черные рубашки и кожаные армейские ботинки, выкрикивали на митингах расистские лозунги. Газеты действительно стали лучше, передачи Би-би-си теперь не глушили, но, как сказал мне один московский знакомый, ему от этого не стало легче, потому что нельзя было достать батарейки для радиоприемника. Короче говоря, Россия шла неизвестно куда, а светлое будущее, о котором в Лондоне говорил Горбачев, никто не мог гарантировать. Я написал об этом статью для газеты «Сан», озаглавив ее «Жизнь в России не стоит и колбасы»[154].
Множество различных обстоятельств помешало Сахарову выиграть в первом туре выборов, проходившем 26 марта, но в итоге позже он был избран народным депутатом. Его парламентская карьера не задалась. В одной из своих первых речей он повторил неподтвержденную информацию из западных источников о том, что в Афганистане советские вертолеты расстреливали свои же отряды, чтобы те не попали в плен к врагу. Реакция была подобна взрыву. 2 июня съезд народных депутатов, насчитывающий 2 250 человек, встретил овациями Сергея Червонопиского, депутата, потерявшего на афганской войне обе ноги, который обвинил Сахарова в том, что тот делает безответственные и провокационные заявления. Сахаров ответил, что несмотря ни на что все равно придерживается этого неподтвержденного мнения, потому что во многих случаях его работа требовала принятия некоторых утверждений без доказательств.
Он заявил, что глубоко уважает Советскую Армию и советских солдат, но его голос утонул в обвинениях депутатов в военной форме, грозящих ему кулаками, и представителей старой правящей верхушки, изливавших ненависть на лидера движения, которое угрожало лишить их привычных привилегий. Они жили прошлым, и Сахаров очень рисковал, придерживаясь своей точки зрения. Даже его друзья признали, что было очень опрометчиво задевать русский народ за живое в сложный период военного поражения. Это был неподходящий вопрос в неподходящий момент. После позорного отхода на север от реки Амударьи лишь немногие могли провести разграничение между хорошими солдатами и плохой войной. Над Сахаровым насмехались прямо с трибуны.
Этот опыт закалил его сердце и укрепил его решимость. 21 июня, выступая в Лондоне в Королевском институте международных отношений, он говорил о растущей непопулярности режима Горбачева и назвал СССР «последней империей на нашей планете». Сидевшая в зале Елена с места дополняла его речь и подтверждала ее фактами. Сахаров надеялся, что советская империя развалится мирно, как это было с Британской империей. Он предостерегал Запад о том, что не стоит выделять Советскому Союзу финансовую помощь из симпатий к Горбачеву, пока не будет четкого убеждения, что его правительство находится на правильном пути. Помощь Запада может поддержать загнивающую систему, добавил он. Казалось, Сахаров разочаровался в Горбачеве и возвращался на свою диссидентскую позицию.
В тот же день 21 июня, после очередной трудной победы на выборах в Европарламент я вылетел в Москву и на следующий день поездом отправился в Ленинград, чтобы попасть на встречу с Игорем Рыковым, которую мне организовал журнал «Новое время». Прошло около пяти лет с тех пор, как Игорь и Олег удрали из Лондона, а газета «Известия» назвала меня британским шпионом. Поэтому я ожидал встретить враждебность или, по крайней мере, многочисленные споры об Игоре, его возвращении и дезертирстве. Но никаких проблем не возникло. В этот период война в Афганистане воспринималась в СССР как несправедливая, и все сходились на том, что преступления, совершенные военнослужащими, должны быть прощены. Резкие выражения советской прессы 1984 года отчасти были забыты.
Потом я собирался ехать в Афганистан. Как оказалось, советский МИД был весьма заинтересован в моем предложении об освобождении военнопленных, остававшихся в руках моджахедов. Конечно, об этом были проинформированы британский МИД и премьер-министр Джон Мейджор, после чего министр иностранных дел Великобритании сообщил, что поддерживает мой план. Тогда я согласился посетить Кабул при содействии советского посольства.
В феврале 1984 года я попал в Афганистан без разрешения его правительства, въехав на джипе по обледенелой горной дороге со стороны Пакистана, и меня приветствовали бородатые боевики. Мой второй визит 29 октября 1989 года был совершенно другим. Вместе с журналистом Честером Стерном, любезно согласившимся мне помогать, я вылетел сначала в Москву, затем — в Ташкент, а потом советский военный «ИЛ», предназначенный для перевозки танков и тяжелой бронетехники и оснащенный защитой от ракет, которые Запад передал моджахедам, взялся доставить нас в Кабул. Дабы не стать жертвой «Стингеров», мы летели над Кабулом на большой высоте, а затем начали снижение по спирали, выбрасывая вспышки через равные промежутки времени, чтобы обмануть ракеты. В самолете не было ремней безопасности, не хватало кресел, а наш багаж был сзади привязан к фюзеляжу.
В течение следующих дней я посетил известную тюрьму Пули-Чарки, составил списки афганских коммунистов, разочарованных переменой в советской политике и пожелавших сотрудничать с моджахедами в правительстве национального единства. Кабул постоянно обстреливали, поэтому стекла были заклеены крест-накрест, чтобы никто не поранился осколками стекла. Такое я видел в Лондоне, еще в детстве, во время второй мировой войны. Я через силу пожал руку президенту Наджибулле, ранее возглавлявшему тайную полицию, который в честь моего визита освободил из Пули-Чарки троих моджахедов. Затем мне разрешили войти в здание тайной полиции и выдали документы узников, пропавших без вести. На выходе, как я помню, висел большой ковер, на котором по-английски было написано «Добро пожаловать!».
Теплота, проявленная сопровождавшими нас советскими официальными лицами, немного смущала, а принимавшие нас афганцы были мрачны. В Польше коммунисты уже потерпели поражение. Граждане Восточной Германии уезжали из страны через Венгрию, которая больше не соблюдала драконовских запретов на въезд и выезд. Афганцы хорошо понимали, что их правительство долго не протянет. И тогда только Бог сможет защитить их от моджахедов. Из Кабула я поехал в Дели, затем — в Пакистан, чтобы в отеле «Хайберский проход» обсудить со своими-друзьями моджахедами условия освобождения советских пленных. 5 ноября «Мейл он Санди» объявила, что я находился в Кабуле как «особый уполномоченный Кремля», но «при поддержке министра иностранных дел Великобритании». Это выглядело как какое-то безумие. Однако спустя месяц после моего возвращения два советских солдата были отпущены из плена через Пакистан, и я получил благодарность как от британского, так и от советского правительств.
9 ноября я вылетел из Пакистана домой,
