Илья Вергасов - Крымские тетради

Долго вспоминали в лесу о "мучной операции", а участники нескоро отделались от ее следов: вся одежда их пропиталась мучной пылью.

А вскоре начался апрель. Через горы шла весна. Она долго бушевала в садах Южного побережья, захлестнула зеленью предгорные леса и, перешагнув через продутую злыми ветрами яйлу, зашагала в Большой лес, а потом и в таврические степи.

Прошли первые весенние дожди - короткие и стремительные. На северных склонах гор сходил снег. Легкие туманы поднимались из ущелий и где-то высоко над зубцами гор таяли в небе.

Стали к нам регулярно летать самолеты из Севастополя, с Большой земли. Родина взяла нас на довольствие.

Перед нами стали новые проблемы, и уже не было необходимости нашему Македонскому ломать голову: а как перехитрить самого черта и добыть конину?

11

Приятно лежать на шелковистой траве и ждать, когда в теплом бархатистом небе мелькнут долгожданные огоньки и ровный рокот авиационных моторов зальется по всем ущельям трехречья.

Как ни темна ночь, но мы чувствуем полет белого купола парашюта то ли по шуршащему звуку, то ли по отсветам, которые замечаем даже в непроглядную темень.

Мы почему-то знаем, куда приземлится наш груз, и летучие группки партизан порой оказываются точно на нужном месте и даже не дают торпеде с парашютом коснуться земли - груз хватают на лету.

Нас радует не только сам факт, что мы можем дать каждому партизану на завтрак по два сухаря, по полконцентрата и даже по кусочку маргарина, что мы можем по всем правилам забинтовать рану, ночь провести под шелковистым шелестом купола, заменившего шалаш. Мы потрясены другим: нас помнит Большая земля, нас знают, о нас думают!

Весна 1942 года. Грозная предвестница керченской трагедии, облегчившей фашистам путь на Кавказ и к волжским водам.

Мы предчувствовали: все еще впереди - и страдания, и муки, и радость освобождения родной земли.

Но в теплые апрельские дни сердца наши колотятся сильнее, чем когда-либо. Мы живем ощущением наступившего дня, тем, что кроны зеленеют гуще и гуще, что на чаирах раскрываются венчики ярко-красных полевых тюльпанов, что где-то над нами поют птицы.

Нам хочется жить, любить...

Но больше всего мы одержимы другим - тем главным, во имя чего мы покинули родную кровлю, свои семьи, за что отдали жизнь наши товарищи, за что мы страдали на мучительных яйлинских дорогах.

Это главное - Севастополь!

И мосты рвем, и дороги поднимаем на воздух, и машины валим в кюветы, и солдат с офицерами убиваем, и с немецкими холуями рассчитываемся по самому крупному счету... Но все ли это, что нужно Севастополю?

Неужто мы не можем сделать что-то большое, каким-то выдающимся подвигом ответить на то, что к нам чуть ли не каждую ночь прилетают самолеты, наш радист Дмитриев принимает короткие шифрограммы, в каждом слове которых забота и тревога о нас?!

Кричат паровозы, стучат колеса... Стальной путь лежит от Симферополя через Бахчисарай на Севастополь... Вот там, на железной дороге, немцы полные хозяева. Только дня побаиваются, пристально следят за воздухом.

А что им день, когда ночь в их руках: от сумерек до рассвета.

Стучат колеса, на стыках путей подпрыгивают платформы с танками, пушками... Храпит пушечное мясо в серых вагонах.

Дорога идет по равнинам: ни кустика вокруг. Чтобы добраться до нее, надо километров десять пройти по местности, открытой, ровной - хоть шаром кати, мышь прошмыгнет - увидишь.

Железная дорога! До нее мы добраться обязаны.

Я и комиссар района Амелинов перебираем сотни возможных вариантов, но все они лопаются как мыльные пузыри.

За Басман-горой бахчисарайцы. Македонский! Перебирай не перебирай, а все дорожки сходятся к нему, к его мастерам партизанской тактики.

Я снова жму крепкую ладонь Михаила Андреевича. Он с лукавинкой спрашивает:

- А не перекочевать ли тебе к нам со всем штабом, а?

- Не возьмешь?

- Испытание выдержишь - возьму.

Смеемся.

В лагере удобная чистота и легкость какая-то. Дай команду сняться с места, ей-богу, через пять минут и следа не останется. Так уйдут, что и не разберешь, в какую сторону ушли.

За простотой обращения друг к другу, за домовитостью, за демократизмом чувствуется такая организация, которая способна горы из вулканического диорита расплавить.

Почерк Македонского! Я еще тогда подумал: а разверни-ка этого гиганта по-настоящему, дай-ка ему полную волю, да он способен из безжизненной пустыни сделать роскошный уголок. После войны этим-то он и занялся. И весьма успешно.

Перекусили чем... не бог, а Севастополь послал. Македонский вынул карту и решительно показал на черную и жирную линию Симферополь Бахчисарай:

- За этим явился?

- Догадался.

- Штука не хитрая. Как это сделать с одного захода?

- Небось прикинул, Михаил Андреевич?

- Конечно, дело трудное! - повернулся ко мне Македонский. Лицо его, освещенное красноватым отблеском потухающего костра, показалось мне усталым. - Но божий свет не без добрых помощников!

- А как мельник? - спросил я, догадываясь, куда гнет Михаил.

Комиссар Черный мельника знал давно как хорошего специалиста, но человека нелюдимого. И во время коллективизации мельник не очень-то восторгался тем, что люди скопом шли в артели, да и позже всякие там займы и прочие кампании встречал без восторга. Вел себя тихохонько, смирнехонько, но на людей смотрел исподлобья. Впрочем, работал в МТС механиком, трактористом, были им довольны и старались даже задобрить. Побывает машина в руках "дяди Пети" - можешь спокойно сезон "отжарить".

В этом отряде командование особых секретов от партизан не имело. Дезертиры смылись еще в ноябре, предателей разоблачили. Народ остался верный. И только потому отряд и мог жить за Басман-горой. Он для противника всегда был загадкой. Каратели, бывало, окружат лес, заблокируют горы, а где искать Македонского - не знают.

Шли и на такие провокации: выставят на заметном месте двух-трех горлопанов, и те орут истошно:

- Македонский!!! Выходи, пиндос трусливый!

- Ма-ке-дон-ски-ий!!! Холуй жидовский! Давай один на один!!

Партизаны только посмеивались, а сам Македонский радовался как ребенок:

- Вот дешевка, дает так дает!

Появился новый человек в отряде - мельник Петр Иванович. Пока держат его особняком. Он хорошо понял указанное ему место и любопытства ни к чему не проявляет.

Один интересный факт: старший брательник мельника - будочник на дороге, служит немцам. И живет прямо у переезда. Вот так!

Мы с Македонским во все глаза глядим на комиссара: что же он скажет окончательно? А Василий Ильич будто испытывает наше терпение - молчит!

- Да ты забудь прошлое! - уже горячится Михаил Андреевич: ему хочется получить немедленное "добро" и сейчас же закрутить дело, чтобы пыль столбом пошла.