Митрополит Евлогий Георгиевский - Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной

Заканчивая мои константинопольские воспоминания, не могу не упомянуть с чувством признательности об отношении к нам в посольствах. В те дни еще повсюду к нашим страданиям относились с уважением.

Прежде чем говорить о моем возвращении в Россию после плена, я скажу несколько слов о значении для меня пережитых в плену испытаний.

Когда в Киеве меня арестовали, я думал, что мне конец… Весь дальнейший период плена прошел под знаком неволи, бесправия, подавленности — горьких, тягостных переживаний. Теперь, оглядываясь назад, вижу, что плен был благодеянием, великой Божией милостью. Господь изъял меня из России в недосягаемость. Я был в России фигурой заметной, колющей глаз, и был бы несомненно одной из первых жертв террора. Плен сохранил мне жизнь. Правда, за эти 9 месяцев сколько было моментов, когда гибель казалась неминуемой, сколько безвыходных тупиков! Но всегда приходила помощь свыше, находился исход из безысходности. В каноне молебном ко Пресвятой Богородице есть чудные слова: "Аще бо Ты не бы предстояла молящи, кто бы нас избавил от толиких бед; кто же бы сохранил до ныне свободны…" — до сих пор, когда я читаю эти слова, всегда они стучат мне по сердцу…

В духовном смысле плен мне принес несомненную пользу. В келии, в тишине и одиночестве, я осмыслил многое, критически отнесся к своему прошлому, нашел недочеты, ошибки, грехи. Политические увлечения, земная напряженность, угар политической борьбы, — все это удаляло от Бога. При правильности идей, самое ведение борьбы за них в атмосфере политических страстей было уклонением от прямого пути. Необходимость в политической борьбе навязывать противникам свою правду, уметь ловить их на слове, пользоваться их ошибками, зорко наблюдать, чтобы не пропустить момента, когда их позиции слабы… вот некоторые психологические черты думской моей деятельности. Государственная дума предстала передо мною с тою ясностью, которая дается лишь беспристрастному наблюдению со стороны. За всю эту правду о прошлом я благодарю Бога. Из плена я вернулся другим, чем уехал, он оставил на мне неизгладимый след.

Переоценил я в дни заключения и многие земные ценности. Как некоторые из них потускнели! При свете sub specie аеtеrnitatis [98] сознание прояснилось и я понял ценность вечных благ. Объективно говоря, в нравственном отношении я был в плену лучше, чем на воле.

Наконец плен со всеми его грозными обстоятельствами, с роковыми моментами, когда, казалось, я был на волосок от гибели, — весь этот опыт зыбкости человеческого существования и опыт чудесного Заступления и Спасения тоже печать свою на душу наложил. Дни плена явили цепь чудес… — реально ощутимое вмешательство Божественного Промышления в мою судьбу, и теперь я знаю опытно, что означает возглас: "С нами Бог!.."

18. АРХИЕПИСКОП ВОЛЫНСКИЙ

Опять на родине (1919)

Мы возвращались на родину после Успения (1919 г.), пробыв в плену 9 месяцев. Эти месяцы прошли для нас, как годы. И вот мы подплываем к русским берегам, уже видим их очертания, уже вырисовываются дома Новороссийска…

На пристани нас встречает огромная толпа. Знакомые и незнакомые: много духовенства, военные, штатские… В толпе и графиня Игнатьева, — она издали веет нам платком.

Не успели мы сойти с парохода, нас обнимают, целуют, приветствуют — встречают как воскресших из мертвых. Оказалось, прошел слух, что мы расстреляны; он добежал до Москвы, до Патриарха, о нас служили панихиды.

Под ногами родная земля… Незабываемое, непередаваемое волнующее чувство родины! Если оно чисто и светло, если не изуродовано шовинизмом, оно одно из самых высоких человеческих чувств — продолжение или расширение той же любви, которая связывает навеки с отцом, с матерью, с семьей.

После радостной встречи на пристани нас привезли в какой-то дом, где нам была приготовлена трапеза. Опять кто-то встречал, приветствовал. Среди собравшихся был и городской голова Сенько-Поповский.

Митрополит Антоний и епископ Никодим остались в Новороссийске, а я решил не задерживаться и выехал в Екатеринодар к брату. Переезд был ужасный: грязь, вонь, клопы… Я ехал в 3-м классе. С братом, который занимал в Екатеринодаре должность члена Окружного суда, я уже давно потерял всякую связь и даже не знал его адреса, поэтому по прибытии в Екатеринодар я направился в архиерейский дом.

Во главе епархии стоял епископ Иоанн [99]. Прежде он был викарием Ставропольского архиепископа Агафодора; теперь Кубань была выделена в особую епархию и преосвященный Иоанн именовался епископом Кубанским и Екатеринодарским.

Владыку я не застал (он куда-то уехал). Архиерейский келейник, бравый казак-кубанец, весьма заботливо устроил мне ночлег, уложив в архиерейскую кровать. Наутро я расспросил о брате (местожительство его было известно), кто-то побежал оповестить его о моем приезде, — и наша встреча состоялась. В тот же день я переехал к брату. Он жил в хорошей квартире и отлично меня устроил.

Я узнал, что с братом стряслась беда. Екатеринодар в период гражданской войны переходил из рук в руки: то красные завладевали городом, то — белые. В первый свой приход большевики потребовали, чтобы Окружной суд свою деятельность продолжал, но ведать делами должны были только два представителя судейской корпорации, остальные увольнялись. Корпорация собралась, бросили жребий — и моему брату (и еще одному члену суда) выпало на долю вершить делами Окружного суда при большевиках. Когда пришли белые, брата притянули к ответу: на каком основании он работал во время оккупации города красными? Военный суд отрешил его от должности; впоследствии уладилось, но тень на него все же была наброшена.

У брата я гостил, отдыхая от всего пережитого. Читал беллетристику: Андреева, Куприна… гулял по Екатеринодару. Какой богатейший край — Кубань! Какое изобилие! Горы овощей, фруктов… Нет, кажется, жителя, который бы в эту пору года не нес с базара себе на завтрак огромного арбуза… Под городом поля подсолнечников — целые десятины желтых шапок! Совсем как в Голландии поля гиацинтов.

Отдохнув немного, я стал подумывать о дальнейшей работе. Мне захотелось установить связь с церковно-административным центром юга. Высшее Церковное управление под председательством Донского и Новочеркасского архиепископа Митрофана находилось в Новочеркасске. Туда я и направился, но по пути заехал в Ростов-на-Дону, который находится от Новочеркасска в полутора часах езды.

Ростов, большой торговый центр всей Донской области, был теперь и центром административным. Здесь скопились все новые правительственные учреждения, а также съехалось и немало беженцев из Великороссии. На вокзале меня встречала толпа знакомых, среди них один холмский священник, о. Симеон Калеин [100], радостно, со слезами, приветствовал меня.