Марсель Райх-Раницкий - Моя жизнь

Позволю себе задать вопрос: было ли это хорошо или плохо для литературы? В чьих интересах я пятнадцать лет руководил таким большим отделом во «Франкфуртер Альгемайне»? Я считал — в интересах литературы и думаю так до сих пор.

Я работал с раннего утра до позднего вечера, частью в редакции, частью дома. У меня практически не было свободных выходных, и полагавшийся мне отпуск я использовал неохотно и к тому же никогда не воспользовался им целиком. Я был усерден, неслыханно усерден. Но почему, собственно? Этого никто не ожидал или тем более не требовал от меня. То, что я делал, я не должен был всегда и безусловно делать сам, можно было кому-то перепоручить. Так зачем же большие усилия, постоянное напряжение? Ради литературы? Да, конечно. Не честолюбие ли побуждало меня продолжить традицию, заложенную евреями в истории немецкой литературной критики, традицию, на которую я давно опирался, продолжить ее на руководящем посту и в высшей степени публично, может быть, даже демонстративно? Конечно. Была ли моя страсть связана с тоской по родине, той родине, которой у меня не было и которую я, казалось, обрел в немецкой литературе? Да, и, возможно, в большей степени, чем я это осознавал.

Все эти ответы правильны, но они не затрагивают сути дела. Если я хочу быть честным до конца, то должен дать простой, хотя и разочаровывающий, ответ: за моим крайним усердием в работе — а ведь в конце концов в нем все и дело — скрывалось не что иное, как удовлетворение, которое мне приносила деятельность во «Франкфуртер Альгемайне». Не преувеличу, если скажу: приносила ежедневно. В ней полностью совпали хобби и работа, страсть и профессия.

Многочисленные серии, которые можно было в то время читать во «Франкфуртер Альгемайне», я готовил, руководствуясь причинами более или менее личного свойства. Ограничусь двумя примерами. Как события, происходившие в Германии и — с участием немцев — в других странах между 1933 и 1945 годами, отражались на жизни тех, кто был в те времена детьми и подростками? Не вопреки тому, что и я был тогда подростком, а именно потому мой интерес к этому вопросу никогда не ослабевал. Это и привело к появлению серии «Мои школьные годы в Третьем рейхе. Воспоминания немецких писателей», книжное издание которой еще и сегодня используется во многих школах.

Другой пример: что пользы в немецких романах первой половины XX столетия, которые я читал в юности? Так как я был не в состоянии сам проверить во всех случаях свои впечатления и воспоминания, то попросил ответить на этот вопрос многих писателей и журналистов, критиков и ученых. Результатом стала серия «Романы вчерашнего дня, прочитанные сегодня», простирающаяся от «Земли обетованной» (1900) Генриха Манна до «Смерти Вергилия» (1945) Германа Броха и позволяющая бросить второй, испытующий взгляд на 125 немецких романов. Так возник необычный путеводитель по немецкому роману, представлявший собой трехтомное книжное издание.

Как обстояло дело с открытием молодых талантов, не говоря уже об их поощрении? Это тягостное занятие, большей частью оказывавшееся напрасным и безуспешным. Тем не менее оно доставляло мне удовольствие. По крайней мере, один случай остался у меня в памяти. В начале августа 1979 года я участвовал в телевизионной дискуссии в Вене. Речь шла о женской литературе, причем не было ясно, что имели в виду устроители — литературу, созданную женщинами, предназначенную для них или о них рассказывающую? Когда я вошел в студию, там уже собрались четыре воинственно настроенные дамы. Они намеревались перед камерами растерзать меня, слывшего врагом эмансипации женщин, а то и женского пола как такового. Агрессивно настроен был и я, но интерес к предстоявшей дискуссии молниеносно исчез, когда я вдруг увидел, что одна из моих партнерш — необычная женщина. Прелестная и привлекательная, соблазнительная и очаровательная, короче говоря, чудесная.

Я был настолько пленен ею, что едва замечал других. Во время дискуссии эта женщина понравилась мне еще больше: она говорила очень умно и обнаружила в высшей степени симпатичную склонность соглашаться со всем, что говорил я. Мнимая дискуссия превратилась в тайный эротический диалог: сказанное мною предназначалось только ей, ее же слова, хотелось думать, адресовались мне. Сразу после передачи она должна была возвращаться в гостиницу. Женщина попрощалась с многозначительными словами: «Вы очень скоро услышите обо мне». И действительно, через несколько дней я получил от нее письмо с приглашением, а потом еще одно. Я послал ей одну из моих книг, а на приглашение не ответил. Дело зашло бы слишком далеко, если бы я объяснил причину своей сдержанности. Во всяком случае, я никогда больше не видел эту женщину, но имя ее следовало бы назвать — Лили Палмер.

Так как она столь быстро исчезла, у меня завязался разговор с другой участницей дискуссии, молодой германисткой, литературным редактором на радио Бремена. Не помню, о чем мы беседовали, но особенно информативным этот диалог, конечно же, не был. Я иронически заметил, что у нее в письменном столе, несомненно, лежит роман. «Нет, — ответила она с вызовом, — но время от времени я пишу стихи». В меня же точно бес вселился — я сказал ей: «Ну так пришлите мне какие-нибудь».

Впору было сказать с Шиллером: «И так всего одно лишь слово / Убийцу уличило злого». К моему большому сожалению, собеседница восприняла предложение всерьез. Через некоторое время я получил из Бремена четыре стихотворения, вероятно — я знал это по многолетнему опыту — плохие, просто никудышные. Сопроводительное письмо, скупо напоминавшее о нашей встрече в Вене, было необычайно кратким.

Я сразу же прочитал стихи, был восхищен и растроган. Такого еще не случалось в моей предшествовавшей практике во «Франкфуртер Альгемайне»: молодая женщина, пока ничего не опубликовавшая, прислала мне стихи, годные к печати, более того, стихи, доказывавшие, что немецкая лирика и сегодня может быть прекрасной. Я был полон решимости напечатать стихи молодого автора в газете. Позвонив Ульриху Грайнеру, тогда работавшему в литературной редакции «Франкфуртер альгемайне» (позже он несколько лет был заведующим отделом литературы «Цайт»), я попросил его, даже намеком не выдавая свою оценку, прочитать эти рукописи. Он быстро вернулся и взволнованно сказал: «Немедленно печатать». Мне надо еще было назвать ему имя автора, не указанное на рукописи. Ее письмо я куда-то засунул, но в корзине для бумаг нашел скомканный конверт, на котором еще можно было разобрать искомое имя: Улла Хан.

Во «Франкфуртер Альгемайне» я никогда не скучал, разве что на больших конференциях, проводившихся каждые четырнадцать дней. Зачем, собственно, были они нужны? Один из издателей доверительно поведал мне, что по тактическим соображениям уместно время от времени давать редакторам возможность как следует излить душу. Правда, большинство не пользовалось этой возможностью, предпочитая помалкивать. Хуже того, одному издателю доставляло удовольствие с помощью глупых шуток отмахиваться от критических замечаний редакторов, которые слышались довольно редко и большей частью были сформулированы осторожно. Остальные издатели молча терпели это.