Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Лидия Марковна Яновская
Как Булгаков относился к сестре в зрелые годы? По-разному относился. Притяжения, как это бывает в больших и разветвленных семьях, то крепли, то угасали. Когда-то Надежда сразу, тепло и просто приняла в круг семьи Татьяну; потом так же просто приветила вторую жену своего брата — Любашу («наша всегдашняя „палочка-выручалочка“», — пишет о ней в своих мемуарах Л. Е.[244]). А с Еленой Сергеевной отношения не сложились.
Третий брак Михаила Булгакова совпал во времени с бедой в семье Земских. В январе 1931 года арестован и после четырехмесячного тюремного заключения выслан — сначала в Сибирь, потом в Южный Казахстан — Андрей Земский, муж Надежды. Удар был неожиданным: оба филологи-русисты, самозабвенно погруженные в свою работу, Земские считали себя добросовестными и законополушными гражданами. Надежда остается с двумя детьми на руках; потом теряет работу — ее увольняют с должности директора школы; потом ей предлагают освободить квартиру. В конце концов она оказывается на дальней окраине Москвы — в насквозь промерзающем доме «барачного типа», без водопровода и канализации. Там, далеко от центра, она живет и работает — учительницей в школе, вплоть до начала войны… И все четыре года ареста и ссылки мужа — срок по сталинским временам не столь уж большой, но представьте себя внутри бесконечности этого срока — хлопочет о пересмотре «дела». Дважды ездит к мужу — сначала одна, в Красноярск, потом с обеими девочками, в Кзыл-Орду. Спасаясь от отчаяния, как и все Булгаковы, выкладывается в работе.
Теперь брат и сестра видятся редко. Почти не перезваниваются. Телефона у Надежды нет; более того, телефонов нет и у ее соседей. В Дневнике Е. С. во все 30-е годы Надежда упоминается только трижды.
Вот в декабре 1933 года она приезжает, чтобы попросить у брата две его пьесы для передачи некоему Нусинову, который будет писать о Булгакове статью для Литературной энциклопедии. Е. С. делает эту запись с яростью: критик И. М. Нусинов — один из мерзавцев, травивших Булгакова в 20-е годы. А для Надежды это человек, обещающий выхлопотать освобождение ее мужу. Взаимопонимания нет и быть не может: Булгаков отказывается выдать пьесы.
Вторая запись — 18 апреля 1935 года. При редактировании Елена Сергеевна ее опустит, вероятно, посчитав событие в литературном отношении не заслуживающим внимания; привожу по рукописи 1-й редакции Дневников: «Днем к нам пришли Мишины сестры, Андрей Михайлович, дети. Пришел Николай Папиевич. Была Ольга Васильевна, как всегда. Словом, было шумно»[245].
18 апреля — выходной день, и, стало быть, в доме устраивается детский праздник. Думаю, у праздника подтекст: Андрей Михайлович Земский освобожден из ссылки, он в Москве и даже устроился на работу. Девочки Оля и Лена Земские, Варя Светлаева — примерно ровесницы Сережи Шиловского, плюс-минус два-три года. Николай Папиевич, как я понимаю, Сережин учитель музыки[246]. Неизвестная мне «Ольга Васильевна, как всегда» тоже, вероятно, имеет отношение к детскому воспитанию. Словом, как замечает Е. С., «шумно».
Третья запись датирована 25 февраля 1937 года. Надежда звонит с просьбой «прочесть роман какого-то ее знакомого». И снова невпопад. Раздраженная реакция Е. С.: «Ну, как не понимать, что нельзя этим еще загружать!»[247]
Других пересечений с Земскими как будто нет. Несоприкасающиеся миры…
Но что мы на самом деле знаем о притяжении и отталкивании близких людей? На другом конце Москвы ведется другой дневник (в оригинале мне, к сожалению, недоступный), и Надежда Афанасьевна пишет в нем осенью 1939 года: «Всю осень 1939 г. (да и весь год) беспокойные мысли о том, что делается с Михаилом и что делается у него. Не видела его долго (с весны 1937 г., должно быть) и ничего о нем не знаю. Хочется его увидеть…»
И тут случайно утром 8 ноября — это нерабочий день, она дома — узнает из третьих уст, что Михаил болен, болен давно, серьезно. «Я испугалась и тотчас пошла звонить по телефону Елене Сергеевне…»
Это она так говорит: пошла… Она помчалась, накинув впопыхах старенькое пальтишко, то, в котором ходят за водой, таскают дрова и уголь или просто накидывают на плечи, когда дома нестерпимо холодно. Помчалась куда-то неблизко, вероятно, на станцию электрички — там, на платформах, обычно были телефоны-автоматы. «…по телефону Елене Сергеевне, услыхала о серьезности его болезни, услыхала о том, что к нему не пускают много народа, можно только в определенный срок, на полчаса, <…>, от телефона, как была, в моем неприглядном самодельном старом пальтишке отправилась к нему, сговорившись об этом с Еленой Сергеевной».
Как была — она не стала терять время и бежать домой переодеваться, поехала тотчас, «сговорившись с Еленой Сергеевной» и махнув рукой на свой непрезентабельный наряд…
«Когда я ухожу, плачем с Люсей, обнявшись, и она горячо говорит: „Несчастный, несчастный, несчастный!“»[248]
О болезни брата Надежда тотчас сообщит по почте живущим в Москве сестрам Вере (Давыдовой) и Елене (Светлаевой). Сообщит Елене Сергеевне адрес и телефон Елены. Елена — Лёля — самая младшая из булгаковской семьи. Она и будет дежурить у постели Булгакова — в очередь с Еленой Сергеевной и Марикой — в последние, самые тяжелые месяцы его жизни. (Ведь у Лели столько удобств: она живет в центре, недалеко от Булгаковых, и у нее есть телефон! По правде говоря, у нее тоже нет телефона, но телефон есть у соседей. Слишком часто беспокоить соседей неудобно, но если очень нужно, Елена Сергеевна может им позвонить, они Леле передадут, в крайнем случае даже позовут к телефону.)
И Надежда теперь будет по мере возможности навещать булгаковский дом.
Сохранились ее краткие, конспективные и тем не менее очень интересные записи последних разговоров с братом. Он доверительно рассказывает ей о драматически оборвавшейся поездке в Батум («Возвращение в московскую квартиру. В лицах представляет удивление Маришки (домработницы)… Причина того, что пьеса не пойдет. Рассказывает, волнуясь, „переживая“»). О замысле и смысле пьесы о Сталине («Романтический и живой… Юноша…»). О своей болезни
