Юлия Винер - Былое и выдумки

В городском управлении ко мне отнеслись сочувственно. Да, сказали они, эта система нам известна. Некоторые нечестные люди так делают. Но ты не волнуйся, мы его найдем через Министерство внутренних дел, он обязан был сообщить туда свой новый адрес. Найдем, и к суду притянем, и заплатить заставим.

Однако в министерстве значился прежний его адрес, то есть моя квартира. Ничего, сказали мне в муниципалитете, мы найдем его через детей, пошлем запрос во все школы. Но и в школах детей с такой фамилией не оказалось. (Позже я узнала, что он взял себе девичью фамилию жены, и таким образом замел все следы.) И в конце концов пришлось-таки мне платить, хотя добрый муниципалитет скостил мне плату за один год, а на остальное дал многомесячную рассрочку.

… Спустя долгое время, когда я уже ободрала обои в квартире, и побелила стены, и сломала одну стенку и выстроила другую, и отдраила все следы старой грязи и нового ремонта, когда все в квартире нашло свои законные места и я почти привыкла уже к новой жизни, я встретила на рынке Йоси с женой. При виде меня он радостно заулыбался и раскрыл мне навстречу родственные объятия:

– Ронит, смотри, – закричал он жене, – это наша Юлия! Юлия, сестренка, как поживаешь?

Я уклонилась от объятий и сказала жене:

– Ваш муж жулик и обманщик, его место за решеткой.

– Ну-ну-ну, – рассмеялся Йоси, – зачем же так? Ты мне спасибо должна сказать, что я тебя поучил немного. А не будь фраершей! Другой раз веди себя умнее.

Замечательное слово «фраер». Очень точно передает образ доверчивого растяпы, которого облапошит всяк кому не лень.

Я, разумеется, стала умнее, однако фраершей оказывалась еще не раз.

С моим вселением дом совершил очередной шаг на пути к своей возрождающейся респектабельности: приличная женщина не первой молодости, вдова без детей. Ни шуму от нее, ни мусора. Занимается чистой, интеллигентной работой – сидит себе, стучит что-то на машинке. Через год-другой в квартиру внесли компьютер, и мой рейтинг среди обитателей дома значительно повысился – до тех пор компьютер был только в конторе по найму рабочей силы на третьем этаже.

Кстати об этой конторе, под нежным названием «Авив», весна. За двадцать с лишним лет моего проживания в этом доме обок меня прошла длинная вереница соседей – хозяев и съемщиков, жильцов и офисов. Давно уж нет тут ни «амидаровских» стариков-старушек – да и нигде их уже нет, растворились в радужном потоке мировой жизни; ни былых правых-левых партий – эти тоже отцвели и увяли, рассеяв вокруг семена новых правых-левых; ни компаний-эфемерид, ни даже ресторана-ветерана – стоял он стоял, накрывал многочисленные столы хрустящими белыми скатертями, ставил изящную сервизную посуду, одевал своих официантов в селянские итальянские костюмы – а посетителей все меньше, а поварам и официантам все меньше дела, да так и свернулся наш ресторан.

Стеклышки этого калейдоскопа меняют свои узоры так быстро и так часто, что глаз не всегда и улавливает их передвижение. И только на конторе по трудоустройству ему можно остановиться без опаски и надолго.

Вот кому не грозит банкротство! Благоустроенные и благополучные сюда не забредают, таких же, что приходят, всегда было и будет в достатке. А потому и контора эта устойчива и неизменна. Ей и место здесь в самый раз – центральное, почти благопристойное, но и в меру заплеванное и замусоренное, чтоб не смущать безработного клиента излишней чистотой и роскошью. Непрерывным потоком идут сюда озабоченные трудоискатели, чтобы выйти отсюда в новом качестве «работников от подрядчика» – уборщиков и уборщиц, охранников, нянек «по уходу за стариками» и прочих скудно оплачиваемых и слабо охраняемых законом профессий. Незримо пережевывает контора малоперспективных своих клиентов, чудным образом извлекая из них чистый, незамутненный денежный сок. Вот и сидит она на месте прочно и в прошлое не уходит. И, боюсь, нескоро уйдет.

Тем временем поступательному движению дома в сторону респектабельности нанесен был тяжелый удар. Из помещения на третьем этаже съехал очередной съемщик, и на его месте расположилось заведение под вывеской, звучавшей безобидно и даже увлекательно: «Мишель – Институт здоровья и силы (массаж, сауна, душ, процедуры)».

Стон прошел по всем этажам при виде этой бодрящей вывески. Оценщики недвижимости сразу резко снизили цены на наши квартиры. Приличная адвокатская контора на том же этаже испуганно снялась с места, и ее помещение надолго опустело.

Нежный звон колокольчика на двери Института с утра и до поздней ночи растекался по всей лестничной клетке, отдаваясь в наших сердцах холодным отчаянием. Выгнать их не было никакой возможности – все документы и разрешения, в том числе и от полиции, были у них в порядке. Расходы по содержанию дома они платили вовремя и без пререканий. Пивные банки и окурки, оставляемые на лестнице их многочисленными клиентами, убирали быстро и вообще всячески старались избегать любых неприятностей. Правда, полиция, опасаясь наркотиков и совращения малолетних, все-таки держала Институт под присмотром и нередко его посещала, но выходила оттуда ублаготворенная и добрая – видно, не обнаруживала ничего плохого, а только хорошее.

Словом, дела Института шли прекрасно. Зная о наших тщетных попытках выжить их из дома, сотрудницы заведения, не самой первой молодости, но мускулистые и минимально одетые, окидывали нас на лестнице безразлично-торжествующими взглядами. Впрочем, заведение было все-таки еврейское, поэтому все у них было тепло, по-семейному: сотрудницы нередко приводили с собой на работу детей, избранным посетителям – а бывали среди них весьма известные публике – давали после процедур подкрепиться нежирным творогом «коттедж» с булочкой. А сам «Мишель», по имени Дуду, с глубокой укоризной говорил недовольным соседям: «Чем мои сотрудницы хуже тебя? Ну скажи, скажи по человечеству – чем?»

Ответить на это действительно было трудно. Тем не менее спустя лет пять Институт внезапно вывинтил из потолка свой заржавленный душ, выломал из пола облупленную ванну «джакузи», погрузил на грузовик массажные столы и траченные молью краснобархатные кресла и вместе с сотрудницами и их детьми поспешно отбыл в неизвестном направлении. Не знаю, что их вспугнуло.

Институт оставил по себе долгую и, видимо, добрую память. Весть о нем передавалась от отца к сыну. Годы прошли, а ко мне в дверь до сих пор стучатся иногда прыщавые молодые люди в черных шляпах и длиннополых шляхетских кафтанах и, стыдливо прикрываясь пейсами, робко спрашивают: «А где тут… ну… как его… ну… это?» Поначалу я переспрашивала с ненужной жестокостью: «Какое еще “это”?», заставляя бедных ешиботников извиваться от неловкости. Теперь же просто, по-деловому объясняю, что «этого» здесь давно нет. Тогда, ободренные моим бабушкиным видом и неосуждающим тоном, они начинают расспрашивать меня, куда переехало, и не знаю ли я, где «это» есть поблизости… К стыду моему, нет, не знаю. Учитывая заповеди Торы относительно бесплодного рукоблудства и недолгие разрешенные дни совокупления мужа с женой, ясно, что в нашем святом городе «это» вещь полезная и богоугодная.