Николай Языков: биография поэта - Алексей Борисович Биргер
Ее обаяние покоряло всех – обаяние скромности, чистоты, тонкости чувств, чуткого литературного вкуса, развитию которого способствовали ее брат и муж. Подпал под ее обаяние и Гоголь. По многим воспоминаниям, она была чуть ли не единственным человеком, с которым Гоголь вел долгие откровенные беседы, отдыхая душой. Ее письма брату Николаю и другим родным пестрят упоминаниями о Гоголе. И Гоголь раскрывается с самой неожиданной стороны. Из-за Гоголя она готова обидеться даже на трогательного Ивана Киреевского, горячо ей любимого. Брату Николаю, в 1841 году: «Я люблю Гоголя: он очень добрый и любит сестёр, заботится о них… …Все здесь нападают на Гоголя, говоря, что, слушая его разговор, нельзя предполагать в нём чего-нибудь необыкновенного; Иван Васильевич Киреевский говорил, что с ним почти говорить нельзя: до того он пуст. Я сержусь за это ужасно. У них кто не кричит, тот и глуп». А чуть позже, в том же году: «Гоголь третьего дня приходил обедать к нам. Я очень люблю его: он не так глубок; как другие, и поэтому с ним гораздо веселее»[. Гоголь – прост? Неглубок? Возможно, Екатерина Михайловна была зорче других, и там, где другие видели отсутствие глубины и даже непонятные и неприятные капризы, она могла бы ответить старинной присказкой: «Где просто, там ангелов со ста, а где мудрено, там ни одного». В ее письмах Гоголь предстает простодушным тем простодушием, о котором говорил Пушкин как об отличительной черте гения – тем простодушием, которое роднит его и с Пушкиным, и с Языковым. А все «мудрецы» исчезают в истории поэзии где-то за кадром…
Смерть Екатерины Михайловны стала для Гоголя трагичнейшим и непереносимым потрясением. Она умерла от брюшного тифа, беременной, ее нерожденный ребенок погиб вместе с ней. Утром 25 января 1852 года Гоголь еще бодр и настроен по-боевому, работает, пишет, правит редактуры и корректуры. 25 января вечером (или 26 утром, тут мнения расходятся), получив известие о смерти Хомяковой, Гоголь впадает в депрессию, из которой уже не выберется. Еще в Масленицу он начинает держать строжайший пост – и меньше чем через месяц такого поста, практически равнозначного умариванию себя голодом (против чего и восстал Филарет), сам уходит. Но еще после первой панихиды он сказал Хомякову: «Все для меня кончено». А на следующий день, по воспоминаниям Веры Сергеевны Аксаковой, зашел к ним узнать, где будет похоронена Екатерина Михайловна и, узнав, что в Даниловом монастыре, рядом с телом брата Николая, «покачал головой, сказал что-то об Языкове и задумался так, что нам страшно стало: он, казалось, совершенно перенесся мыслями туда и оставался в том же положении так долго, что мы нарочно заговорили о другом, чтоб прервать его мысли.»
«Прервать эти мысли», как мы знаем, не удалось.
Много споров было о том, что в отношении Гоголя к Николаю и Екатерине было причиной, а что следствием. То ли он сразу и бесповоротно влюбился в Екатерину Михайловну, любовью смиренной и ничего не просящей, прямо-таки евангельской, и часть этой любви перенес на ее брата, то ли он, давно и до глубины души полюбив Языкова как поэта, готов был полюбить его и как человека – и на близких Языкова эту любовь распространить; а после смерти Николая Михайловича Екатерина Михайловна стала для Гоголя единственным земным кусочком ее брата, единственной его частью, еще присутствующей рядом и не дающей совсем потеряться…
Это споры того же рода, как споры, что было раньше, курица или яйцо. Скорей, все вместе сходилось в очень сложной психике Гоголя. Впрочем, извиняюсь: психика любого человека не менее сложна, и в ней несовместимые вселенные могут вполне совместимо сосуществовать так, что из их взаимодействия рождаются пространства и дороги в тысячу измерений, и когда мы подходим к ним с трехмерной нашей меркой, то любые замеры правды нам не откроют, они лишь успокоят нас, что, да, мы в чем-то разобрались. Но когда речь идет о гении, еще и созидающем такие свои миры, которые становятся достоверней обыденности для миллионов других людей – тут, конечно, мы имеем право говорить о каких-то совсем особых путях сознания.
Как бы то ни было. В отзывах Екатерины Михайловны Хомяковой-Языковой звучит еще один важный момент: Гоголь, по-своему, так же простодушен, как Пушкин и Языков. Простодушие их объединяет – когда они дают ему волю. Ведь если Пушкин рассматривает его как очень ценное свойство, то и Языков, и Гоголь пытаются его периодически вглубь загнать, застеснявшись его или устыдившись – как кому больше нравится.
«Только мы двое понимаем, какое духовное наследие оставил Пушкин и как его сберечь», – приблизительно так можно обозначить основы их привязанности друг к другу, которая будет лишь крепнуть с каждым годом.
Можно, конечно, найти объяснение грубее и проще. Ключевский записал, в своих набросках статьи о Гоголе: «Гоголь, при всем своем несомненном гении, был истинно велик только тогда, когда его поддерживал и направлял европеец Пушкин».
Да, все мы знаем: «Ревизор», «Мертвые души» – все подсказано Пушкиным. А сколько обсуждений с Пушкиным и «Петербургских повестей», и «Миргорода», да и многое другое… Павел Анненков в своих воспоминаниях описывал это так:
«Пример правильной оценки Гоголя дал Пушкин. Известно, что Гоголь взял у Пушкина мысль “Ревизора” и “Мертвых душ”, но менее известно, что Пушкин не совсем охотно уступил ему свое достояние. Однако ж в кругу своих домашних Пушкин говорил, смеясь: “С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя”. Глубокое слово! Пушкин понимал неписанные права общественного деятеля. Притом же Гоголь обращался к людям с таким жаром искренней любви и расположения, несмотря на свои хитрости, что люди не жаловались, а, напротив, спешили навстречу к нему.»
Здесь, конечно, Анненков принял шутку Пушкина за чистую монету, где-то и в чем-то даже за обиду под видом шутки, а чтобы как-то смягчить пушкинскую жесткость и докопаться до потаенного смысла пушкинских слов, приплел и «глубокое слово», и «неписанные права общественного деятеля» (?), и, главное, гоголевские «хитрости»: мол, если кого-то Гоголь и обманывал, и обирал, и водил за нос, то «с жаром искренней любви».
Об эти «хитрости» мы и спотыкаемся. Гоголь любил розыгрыши, в этих розыгрышах он мог быть даже мстителен, чтобы не сказать больше (вспомним, как он отомстил
