Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Сергей Третьяков – эта фамилия уже встречалась нам. Кто этот человек?

Сергей Михайлович Третьяков родился в Риге, там же учился в школе. Поступил в Московский университет на юридический факультет. Начал писать стихи и сблизился с московскими эгофутуристами.

Художница Елена Владимировна Семёнова впоследствии про него говорила:

«Третьяков – человек разносторонний – поэт, очеркист, драматург… Он обладал даром убеждать».

Впрочем, очерки и пьесы Третьяков стал писать позднее. А пока он был молодым поэтом, о котором (и о Маяковском тоже) Софья Шамардина написала:

«Втроём бродили».

Вскоре Маяковский выздоровел. Шамардина написала:

«В Москве в это лето он не ходил в своих жёлтых кофтах, помнится рубаха-ковбойка. Пиджачок какой-то…

Все свои новые стихи за это время, что встречались в Москве, прочитывал мне. А может быть, и не все?

К прежней близости не возвращались никогда. Последняя попытка с большим объяснением у калитки в Новинском переулке привела только к закреплению конца нашей любви. Любви ли?

– Ты должна вернуться ко мне.

– Я ничего не должна.

– Чего ты хочешь?

– Ничего.

– Хочешь, чтоб мы поженились?

– Нет.

– Ребенка хочешь?

– Не от тебя.

– Я пойду к твоей маме и всё расскажу.

– Не пойдёшь.

Это краткий конспект большого разговора летом 1914 года».

В ту пору у Маяковского накопился богатый материал для написания поэмы о любви. Любви безответной. Любви, которая принесла поэтической душе автора глубокие страдания.

А в автобиографических заметках – в главке, названной «НАЧАЛО 14-го ГОДА» — слово «любовь» отсутствует. Там говорится о совсем другой поэтической «теме»:

«Чувствую мастерство. Могу овладеть темой. Вплотную. Ставлю вопрос о теме. О революционной. Думаю над „Облаком в штанах“».

8 июля, когда работа над этой «революционной» исповедью была в разгаре, царское правительство закрыло легальную большевистскую газету «Правда».

А через двадцать дней началась война.

Глава седьмая

Первая Мировая

Начало войны

Война началась 28 июля. Исходя из числа втянутых в неё стран, её назвали мировой. А когда – через двадцать лет после её окончания – мир снова ввергли в кровопролитные сражения, войну начала века стали именовать Первой мировой.

В России была объявлена всеобщая мобилизация – десятки тысяч молодых людей должны были отправиться на фронт. Бенедикт Лившиц этот момент описал так:

«Люди разделились на два лагеря: на уходящих и остающихся. Первые, независимо от того, уходили ли они по доброй воле или по принуждению, считали себя героями. Вторые охотно соглашались с этим, торопясь искупить таким способом смутно сознаваемую за собой вину.

Все наперебой старались угодить уходящим».

Маяковский на фронт не уходил. Этот период времени он отобразил в «Я сам» отдельной главкой – «ВОЙНА»:

«Принял взволнованно. Сначала только с декоративной, с шумовой стороны. Плакаты заказные и, конечно, вполне военные. Затем стих „Война объявлена“».

Вот четыре строки их этого стихотворения:

«Морду в кровь разбила кофейня,

звериным криком багрима:

"Отравим кровью игры Рейна!

Громами ядер на мрамор Рима! "»

Откликаясь на начавшуюся войну, Максим Горький тоже написал стихи:

«Как же мы потом жить будем?

Что нам этот ужас принесёт?

Что теперь от ненависти к людям

Душу мою спасёт?»

Чтобы откреститься от всего немецкого, 18 августа столица России, когда-то названая на германский лад Санкт-Петербургом, была переименована в Петроград.

Стихи о начавшейся войне сочиняли тогда практически все поэты, но только трое из них приняли непосредственное участие в боевых действиях: акмеист Николай Гумилёв, футуристы Бенедикт Лившиц и Константин Большаков. О том, как отнёсся к начавшейся войне Гумилёв, написал Юрий Анненков:

«Героически искренний патриот, Гумилёв, сразу же после её объявления ушёл добровольцем в действующую армию…».

Гумилёва направили служить в Лейб-Гвардии Уланский полк Её Величества.

Уходившего на фронт Лившица Корней Чуковский и Юрий Анненков встретили на Невском проспекте. Анненков вспоминал:

«Когда стали проходить мобилизованные, ещё не в военной форме, с тюками на плечах, то вдруг из их рядов вышел, тоже с тюком, и подбежал к нам поэт Бенедикт Лившиц».

Сам Бенедикт Лившиц потом написал:

«Наголо обритый, в жакете поверх косоворотки, заправив брюки в сапоги, я мчался куда-то по Невскому, когда меня окликнули Чуковский и Анненков, приехавшие из Куоккалы попрощаться со мною. Спустя минуту к ним присоединился Мандельштам: он тоже не смог усидеть в своих Мустомяках».

Юрий Анненков:

«Мы обнимали его, жали ему руки, когда подошёл незнакомый фотограф и попросил разрешения снять нас. Мы взяли друг друга под руки и были так вчетвером сфотографированы».

Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц, Юрий Анненков. 1914 г. Автор: Карл Булла

У Бенедикта Лившица этот момент запечатлелся в памяти несколько иначе:

«Зашли в ближайшую фотографию, снялись».

Это было ателье знаменитого петербургского фотографа Карла Карловича Буллы. Та фотография сохранилась. На ней сидят на лавочке четверо друзей: поэт Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц и художник Юрий Анненков.

Лившица направили в 146-ой Царицинский пехотный полк, вместе с которым он вскоре начал воевать. Но сначала…

В своих мемуарах («Полутоглазый стрелец») Лившиц писал:

«В столице все казармы были переполнены. Нам отвели здание университета. Не прошло и суток, как уборные засорились. Ржавая жижа, расползаясь по коридорам, затопила всё помещение…

Университет не в переносном, а в буквальном смысле сделался очагом заразы. Почему-то солдатам особенно нравилась парадная лестница: они сплошь усеяли её своим калом. Один шутник, испражнявшийся каждый раз на другой ступеньке, хвастливо заявил мне:

– Завтра кончаю университет.