Константин Паустовский - Наедине с осенью (сборник)

Эммануил Генрихович был неожиданным человеком в том смысле, что он стремительно захватывал окружающих своими замыслами, рассказами, эпиграммами, спорами, шутками.

Но в этом выражалась только малая часть его существа. Нередко он бывал и печален и гневен или, вернее, как-то гневно печален. Это его состояние всегда находилось в связи с опасениями за судьбу литературы, за достоинство человека и его независимость.

Тяжесть и бессмыслицу его гибели ничем не снимешь. Можно после этого возненавидеть законы природы. В этом случае они превратились в чудовищное беззаконие.

Природа слепа и лишена способности оценок. Она бьет без разбора. Мы же – неотъемлемая часть этой природы – обладаем оценками в полной мере. С этой нелепостью нельзя примириться.

Жизнь не берегла Казакевича, да и он сам себя не берег. Если бы была хоть малейшая возможность, его бы не отдали смерти. Мы, понимающие, вопреки ослепшей природе, великую ценность человека, оказались беспомощными.

Казакевич жил мужественно и мужественно умер. Это было мужество большого и прекрасного сердца. Зная полную безнадежность своего положения, он был мужественным ради окружающих, ради близких людей, ради того, чтобы оставить им надежду на чудо.

Существует выражение «гробовое одиночество». Нужно представить себе состояние человека, уходящего из жизни в неслыханных муках, его отчаяние, его одиночество, представить себе все, что он передумал и перестрадал один в единоборстве со смертью, чтобы понять высоту и величие его духа, не уступившего ни крупицы своей человечности этой проклятой и подлой болезни.

О Казакевиче как о большом писателе будет сказано много. Сейчас каждый думает о другом.

Я думаю о том, что никогда больше не услышу его шутливый голос и не увижу застенчивую нежность в его глазах. И не услышу другой его голос – строгий и точный, – когда он читал стихи. Никогда не услышу. В это нельзя поверить.

Что делать нам, оставшимся? Продолжать то, что делал Казакевич. Служить жизни, которой он был так предан, служить литературе – одному из лучших человеческих дел. умножать силу духа и красоту этой земли.

Через тридцать лет

Статья написана в связи с исполнившимся тридцатилетием выхода последнего номера журнала «Наши достижения». Напечатана в «Литературной газете» 18 июня 1966 года.

В литературе происходит постоянное движение направлений, рождение новых жанров, изменение общелитературного языка. То проходят полосы обогащения языка (довольно редкие), то его оскудения (в последние годы довольно частые).

В конце двадцатых годов в Москве появился новый литературный центр – журнал «Наши достижения», основанный Алексеем Максимовичем Горьким. Это был первый у нас в стране журнал чистого очерка. Вокруг него тотчас же собралась талантливая литературная молодежь.

До появления «Наших достижений» к очерку относились поверхностно и пренебрежительно, считали его грубой фотографией действительности, совершенно забывая о великолепии таких очерковых произведений, как пушкинское «Путешествие в Арзрум» и гончаровский «Фрегат „Паллада“». Только в «Наших достижениях» очерк начал приобретать те качества, которые вывели его на широкую дорогу большой литературы. До «Наших достижений» на пишущих очерки смотрели как на ремесленников, как на художников, разменивавших искусство на мелкий быт, а все краски мира – на коричневый соус и сплошные сумерки.

Молодые сотрудники «Наших достижений» были разными по силе таланта и по другим своим человеческим качествам, но у них было одно непререкаемое качество – честность. Время «Наших достижений» отличалось не только честностью, но и мужеством и строгой (несмотря на внешнюю веселость) заинтересованностью сотрудников журнала в судьбе своей страны. Сотрудники «Наших достижений» были, как говорилось в старину, беззаветно преданы своему делу.

Я счастлив, что в числе других был сотрудником «Наших достижений». Я задумал в то время писать о Кара-Бугазе, но ни один журнал, ни одна газета не дали мне самых малых денег на поездку в этот заманчивый залив. Дала только редакция «Наших достижений», и ей я обязан тем, что написал эту книгу.

Подлинно патриотический и революционный тон сообщили журналу его основатель и редактор А. М. Горький и его помощник, заведующий редакцией Василий Тихонович Бобрышев.

Бобрышев погиб во время войны в народном ополчении под своим родным Смоленском. Это был худой, быстрый человек с веселыми прищуренными глазами и русой прядью волос, свисавшей на лоб. Он был похож на мастерового, пожалуй, на лесковского Левшу. Он все любил и умел делать сам – от правки рукописей до собирания грибов. Он уезжал в свободное время в подмосковные леса и находил феерическое количество грибов в самые безгрибные годы. Он весь загорался, когда видел какой-нибудь сложный сломанный механизм, тотчас брался его чинить, и всякий раз удачно. У него были действительно «золотые руки».

Я помню, как он собрал и починил разбитую вдребезги музыкальную шкатулку писателя Фраермана, сделанную в виде альбома для семейных фотографий. Вы перелистывали толстые страницы этого альбома, и каждый раз он играл разные арии из «Травиаты».

Починив шкатулку, он принес ее хозяину Фраерману, завернув в кусок саржи, – так деревенские портные приносят заказчику новые брюки. Нахмурившись, он завел шкатулку, и мы вдруг услышали нежнейший звон и пение знакомых слов:

Ты забыл край милый свой,Бросил ты Прованс родной…Через тридцать лет

Одна из гостей – молодая женщина – даже рассмеялась от неожиданности, а Бобрышев отбросил ото лба русую прядь и сказал:

– Неслыханной красоты механизм. Весь выточен вручную из меди.

Потом много лет эта шкатулка стояла на столе в деревенском доме Фраермана в Мещорских лесах. Я жил там один поздней осенью. Иногда шкатулка вдруг начинала играть без всякого вмешательства людей, почти всегда ночью. Днем она начинала играть сама по себе во время грозы, после сильных ударов грома.

Ничто так не помогало мне писать, как этот поющий ящик.

В какой-то мере часть советской литературы вышла и из редакции «Наших достижений». Вот краткий и неполный список этих писателей. Многих из них уже нет. Остальные здравствуют и работают с полной отдачей сил.

Среди умерших – Иван Катаев, Бобрышев, Стонов, Зарудин и чистейший человек на земле Семен Гехт (прошли годы с его смерти, но с ней никто из его друзей не может примириться и никогда не примирится). Умер колдун Пришвин, считавший себя великим хитрецом, тогда как он был только великим художником, влюбленным в любой писк любого маленького «птичика» в лесу. Умер замкнутый и фантастически наблюдательный Михаил Лоскутов, умерли Александр Роскин, в равной мере великолепный пианист и критик, неистовый Сергей Третьяков.