Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Собираюсь в марте в столицу вместе с Марией, если получится, позвоню, а пока желаю доброго здоровья тебе и всем твоим старым и малым. Майе поклон отдельный.
Удалось ли тебе подписаться на мой 4-томник? Если нет — я добуду. Правда в Вологде до сих пор ещё не было первого тома, а вышел уже и второй.
Малый наш внук растёт. Мучит и бабушку, и мать, когда и меня норовит достать. Очень живой и крепенький парнишка. Хорошо ест и развивается, а папа евонный где-то гуляет — разошлись родители, ещё один россиянин-безотцовшина растёт дурной травой возле забора.
Ах ты, раз ах ты! Сколько бед и горя на свете!
Обнимаю тебя, здоров будь. Твой Виктор
3 марта 1980 г.
Вологда
(В.Я.Курбатову)
Дорогой Валентин!
Я и сам давненько собираюсь тебе написать, да всё как-то не сходится писать тому, кому надобно и хочется, время моё разбирают, как солому на корм. Здесь, в больнице, только и сумел плюнуть на всё, проявить характер и несколько дней вообще ничего не делать, а потом поработать на себя — сделал с десяток «затесей». Но я отсюда скоро уйду, и начнётся всё с начала.
Жалоба твоя на провинцию мне как никому, пожалуй, понятна. В Вологде У меня нет никакого общения. Пока мог водку пить, собутыльничать было с кем. А вот уже не могу, да и неинтересно стало, не веселит и водка, и нету собеседника по душе, а трепаться просто так я уж лучше буду со своей Марьей, она в писательских делах собеседник толковый и подвижный.
Всё хотел я, чтоб ты к нам приехал хоть ненадолго, но перемогался-то я с ноября и всю зиму, а полубольной человек — какой собеседник?
Теперь ты в Чусовой собрался (поклонись ему!), а я хочу с Марьей в Москву съездить, «приобщиться», походить по театрам, навестить знакомых и друзей, а то я всё же не оставляю мечты уехать домой, на Родину, а оттуда потакать «культурным потребностям» будет уже сложнее.
Сегодня уже третий день весны, тенькают синицы, солнцем веет, если даже и облачно. Дожили ещё до одной весны и если войны не стрясётся, маленько веселее будет, и кажется — до осени недосягаемо далеко.
Здесь, в больнице, наконец-то прочёл я абрамовский «Дом», и что-то он мне не понравился. Кажется мне, что эта бойко написанная, заранее по местам распределённая книга в противоречии находится и с самим Абрамовым и с «Пряслиными» тоже. Она и по стилю другая, а главное, разрушает уже созданные образы. Так в моём понимании «Две зимы и три лета» и остались вершиной этой большой и неоправданно разбухшей книжищи. Читал и еще кое-что, да всё по обязанности, на предмет рекомендаций, предисловий и просто по просьбе — скучное, неинтересное сплошь чтение. И когда я от него избавлюсь!? А что Серёжу Задереева решил поддержать, очень хорошо. Поклон твоим. Кланяюсь. В. Астафьев
20 марта 1980 г.
(В.Я.Курбатову)
Дорогой Валентин!
После больницы мы с Марией Семёновной проделали тот же путь что и ты — в столицы за развлечениями! Поразвлекались недолго, посмотрели несколько спектаклей, балет во Дворце съездов, побывали у нескольких знакомых. Тут всякие интервьюеры и люди, жаждущие критических, юбилейных статей и анкет, узнали, что я есть в столице, попёрли комком на меня, и мы убегли домой, где не совсем здоров малый Витя, а у большого всё ещё руки дрожат.
Совершенно с тобою согласен насчёт Абрамова. Последний роман его «Дом» произвёл на меня удручающее впечатление своей бойкостью стиля, то и дело переходящей в скороговорку, самолюбование. Это можаевский стиль - они не зря дружат — оба самовлюблённы, оба деревни не то чтобы не знают а чувствуют её, как люди давно городские не только по кустюму, но и по душе. При том они так себя любят, что другое что-либо любить уже нет сил и возможностей, вся энергия уходит на себя. Но Фёдор хоть начитан, наблюдателен, а вот Можаев просто глуп и от глупости пребывает в постоянном чувстве самоупоения, этакой рязанской эйфории.
Собрался во Псков капитально, но цивилизация встала на нашем творческом пути — в Перми невестка Ольга попала под машину, идя на работу, изломало её всю, едва живая осталась. Лечу туда в конце месяца — надо чем-то помочь.
В Чусовом чё заснимешь — всё нам дорого, присылай. Шлю книгу Васи Юровских, специально выпросил для тебя. В больнице читал по кусочку, будто сахарок сосал. Так ли хорошо! Так ли славно! Так ли поэтично! Напиши-ка ты о нём, если ляжет на душу, что-нибудь трогательное. Живёт он в Шадринске. Мы с Женей Носовым определили его в Союз и зовём «лесной опёнок». Шибко добрый и хороший мужик.
А ещё знаешь ли ты Мишу Голубкова? С углежжения чусовского выполз, из спецпереселенческой сажи и в писателя! Он печатался в «Нашем современнике» несколько раз, издавал книжки в Перми, собирается издать в Москве. Сейчас прислал новую повесть, и мне хотелось бы, чтобы ты его прочёл и шефствовал над ним как земляком. Я уже не в силах справляться со всем этим.
Извини. Кто-то пришёл. Закругляюсь. В мае-июне собираюсь побыть в Сибле, если удастся, дам знать. Но сердце моё солдатское чует — надвигается война и все наши планы, а может, и дети обратятся в прах. Будем молиться Господу — отвести беду, да возьмёт ли? Нагрешили и наследили уж больно... Поклон твоим домашним от моих всех. Кланяюсь. Виктор Петрович
28 апреля 1980 г.
(В.Г.Летову)
Дорогой Вадим!
Я только что из Сибири, смотрел квартиру, отдавал команды по ремонту дома. По мне всё решено, и душой я уже «дома», но последняя препона — Марья Семёновна. Беда! Не хочет она отсюда уезжать. А надо! Я здесь больше не могу не только писать, но и жить. И душевно, и физически тяжело. Вот пишу письмо, а по спине струйки текут. Не от жары, как в Ашхабаде, а от вечной духотищи. Но никто, как Бог...
Спасибо за подарок, очень и очень хороший, хотя и не очень полный томик. Шлю тебе два в ответ, ждём третьего, а то уж тропу на почту истоптали, так я рационализацию внёс — посылать два тома разом. Четвёртый выйдет в 1981-м, наверное. Пока выходит собрание сочинений, настроение такое, как будто надо всё начинать заново и вновь. Видимо, поэтому я здесь не могу начать тяжелейшую свою книгу — роман о войне. Ох и роман! Хватит ли у меня сил и мужества на него? Самому страшно от того, что во мне бродит. А у меня руки дрожат по утрам и ноги немеют — пневмония клятая кислороду ходу не даёт.
Пьеса моя идёт хорошо и уже широко [драма в двух действиях «Прости меня». — Сост.]. Напечатали её в пятом номере «Нашего современника». А по "Пастушке" Кирилл Молчанов написал оперу, да название в Свердловске снова дали худое — «Верность». Это уж скорее Борису Полевому подходит, або Первенцеву, но не мне.
Нонче нам уж никуда не поехать. Дай бог хоть частично живыми добраться до Красноярска.
