Олег Царев - Роковые иллюзии

Вот вкратце причины, заставившие меня, человека преданного партии и СССР, не идти в заготовленную мне карьеристом и преступником Дугласом ловушку на пароходе.

Я хочу, чтобы Вы по-человечески поняли всю глубину переживаемой мною трагедии преданного партийца, лишенного партии, и честного гражданина, лишенного своей родины.

Моя цель — довести своего ребенка до совершеннолетия.

Помните всегда, что я не изменник партии и своей стране/Никто и ничто не заставит меня никогда изменить делу пролетариата и Сов. власти. Я не хотел уйти из н/страны, как не хочет рыба уйти из воды. Но преступные деяния преступных людей выбросили меня, как рыбу на лед… По опыту других дел знаю, что Ваш аппарат бросил все свои силы на мое физическое уничтожение. Остановите своих людей! Достаточно, что они ввергли меня в глубочайшее несчастье, лишив меня завоеванного моей долголетней самоотверженной работой права жить и бороться в рядах партии, лишив меня родины и права жить и дышать одним воздухом совместно с советским народом.

Если Вы меня оставите в покое, я никогда не стану на путь, вредный партии и Сов. Союзу. Я не совершил и не совершу ничего против партии и н/страны.

Я даю торжественную клятву: до конца моих дней не проронить ни единого слова, могущего повредить партии, воспитавшей меня, и стране, взрастившей меня.

ШВЕД.

Пр. Вас отдать распоряжение не трогать моей старухи-матери. Ей 70 лет. Она ни в чем не повинна. Я последний из 4-х детей, которых она потеряла. Это больное, несчастное существо»[668].

Судя по всему тому, что нам известно, Ежов не относился к числу людей, которых могли бы тронуть человеческие чувства, как бы красноречиво они ни были изложены. Ярость начальника НКВД и его заместителя Берии, когда они прочитали письмо, была тем более неистовой, что между его строк они разглядели подразумевающуюся в нем угрозу шантажа. П. означало «Петр», псевдоним С. М. Глинского, друга Орлова, который был некогда парижским резидентом НКВД, известным как В. В. Смирнов. М. означало «Манн», псевдоним Теодора Малли. Оба они к 1938 году были отозваны и обвинены в предательстве по приказу Ежова. Упоминание псевдонимов двух членов кембриджской группы — «Вайзе» (Маклейна) и «Зенхена» (Филби) — было для Москвы сигналом, оповещающим, что если он будет схвачен «эскадроном смерти» НКВД, это повлечет страшные последствия для агентурной сети, которую Орлов создал своими руками. Он понимал, что, называя имя «Тюльпана» (псевдоним Марка Зборовского), агента НКВД, который внедрился в окружение сына Троцкого, Льва Седова, он привлечет внимание начальника НКВД. «Его так высоко ценили, что о нем знал даже Сталин», — впоследствии говорил Орлов. Это свидетельствовало о том, что Сталину было известно о внедрении «Тюльпана» с целью в любое время организовать убийство Троцкого или его сына. Поскольку Троцкий (псевдоним которого был «Старик») и его сын (которого, как и Филби, обозначали псевдонимом «Сынок» или «Зенхен») очень доверяли Зборовскому, НКВД планировал использовать его для того, чтобы «помочь убийце проникнуть в домашний круг Троцкого в Мексике»[669]. Ссылка на «Тюльпана» в письме Орлова была рассчитана на увеличение угрозы шантажа Орловым, поскольку ему было известно, сколь сильно желали Сталин и Ежов свести счеты с Троцким.

Орлов явно намеревался шантажировать советскую разведслужбу, и это весьма ясно выражено в приложении на двух страницах. Для этого он упомянул об операции с испанским золотом, о «всей его значительной работе» в связи с Троцким и его сыном, о своей роли в организации политического террора в Испании. Он также напомнил обо всех операциях, проведенных им «в стране Графлена» (тогдашнего резидента в Лондоне, и, следовательно, так обозначали в НКВД Великобританию) и «в стране „Фина"» (Франция), с которой он поддерживал тесную оперативную связь. Затронул Орлов и другие случаи и операции, обозначая их условными названиями, которые еще предстоит проследить в советских документах того времени. Но сам факт, что они оказались столь не поддающимися расшифровке, говорит об их секретном характере и последующих усилиях убрать ссылки на них из архивов НКВД.

Эти агенты представляли собой «бриллианты из сокровищницы» советских разведывательных сетей. И не требуется много ума, столь патологически настроенного на подозрительность, как у «Карлика» и его «Большого Хозяина», чтобы понять, что такой опытный офицер разведки, как Орлов, должен был из предосторожности сохранить копию этого имеющего своей целью шантаж списка. Они, конечно, были уверены, что Орлов положил копию на хранение в банковский сейф и дал инструкции своему адвокату вскрыть его в случае его исчезновения или внезапной смерти. Этот список был напоминанием Орлова Ежову и предположительно Сталину, которому его покажут, о том, что, предпринимая против него репрессивные действия, они рисковали не менее, чем разоблачением самых важных зарубежных агентурных сетей советской разведки. В то же время он содержал указание на то, что Орлов обещал держать свой рот на замке в обмен на гарантию, что не будет причинено никакого вреда его родственникам в России и что НКВД прекратит охоту за ним и его семьей.

Это был договор, продуманный с дьявольской изобретательностью, и он не оставлял советскому диктатору и его приспешникам никакого иного выбора в сложившихся обстоятельствах, кроме как согласиться на условия Орлова и поверить, что он выполнит свою часть сделки. Архивные документы ясно показывают, что когда письмо Орлова добралось до Москвы в середине августа, в Центре уже был составлен словесный портрет беглеца для организаций глобальной охоты за ним. Однако этой операций так никогда и не был дан сигнал к старту. Она была отменена по указанию «сверху»[670].

В архивах НКВД есть документальное подтверждение того, насколько быстро Ежов и, предположительно, Сталин поддались на шантаж Орлова. Оно содержится в досье Шпигельгласса, в его очень подробном признании, которое он сделал через шесть месяцев после своего ареста за «предательство» в ноябре 1938 года: «Когда Никольский (Орлов) стал невозвращенцем, он написал письмо Ежову, в котором заявил, что, если только заметит малейший намек на слежку за собой, он раскроет компрометирующие документы. После этого Ежов дал указание не трогать Никольского»[671].

Ставки в опасной игре, которую вел Орлов, были высоки, и, по-видимому, Ежову и Сталину было ясно, что это не было пустой угрозой. Как показывает досье Орлова, к моменту своего бегства в 1938 году он знал подробности крупнейших операций, в которых были задействованы агенты большинства тайных агентурных сетей в Европе, Великобритании и Соединенных Штатах. Предполагалось, что «оксбриджская» сеть в Великобритании и берлинская сеть в Германии будут приобретать все большее значение, а поэтому у Сталина тем более была причина выполнять свою часть условий сделки. Орлов не мог знать, насколько увеличилась с годами ценность его «страхового полиса». Но важно то, что он умышленно скрыл от американских следователей подлинное содержание письма, которое он написал в Центр; он позволил Филби, Бланту и оксфордским «кротам» продолжать работать на Москву в высших эшелонах британского правительства.