Леонид Млечин - Фурцева

— Вот сколько раз мы с Витей Ильченко, — рассказывал Карцев, — выступали на правительственных концертах, играли «Ликеро-водочный завод», «Авас», «Как это, как это…», «Наш человек на складе», — и все это в гробовой тишине. А там сидели полторы тысячи человек. Друзья мои так и говорили: «Чего это вы для правительственного концерта такую несмешную миниатюру выбрали?» А ведь на концертах для обычных людей всегда все смеялись. Я не могу этого объяснить. В правительстве есть нормальные люди, но, видимо, это среда такая… Райкин всю жизнь на всех правительственных концертах читал один и тот же монолог — и всегда в гробовой тишине.

Для тех, кто стоит у власти, искусство само по себе ничего не значит. Их интересует только одно: как искусство можно использовать. Это создавало определенные стандарты. Например: искусство должно быть оптимистичным.

Народный артист СССР композитор Мурад Кажлаев, председатель правления Союза композиторов Дагестана, написал музыку к первому дагестанскому балету «Горянка» по мотивам поэмы Расула Гамзатова. Кажлаев в интервью радио «Культура» рассказывал, как их с Гамзатовым вызвала Фурцева:

— Что вы там натворили? Почему убиваете героиню?

— Екатерина Алексеевна, — пытался объяснить Расул Гамзатов, — она по сюжету пострадала от рук своего коварного жениха — весь смысл в этом.

— Нет, надо сохранить ей жизнь, — настаивала Фурцева. Композитор и поэт вышли из кабинета министра культуры.

В коридоре Гамзатов твердо сказал:

— Знаешь, что, Мурад, будем держаться до конца! Тем не менее балет подвергся переработке.

— Конечно, — объяснял Кажлаев, — радость была бы сохранить ей жизнь, но тогда потерялся бы смысл этой черной линии, черного этого как бы адата, который веял над Дагестаном. Асият погибала и в новой редакции, но обстановка немного поменялась: больше была показана молодежь.

Седьмого октября 1965 года Фурцеву пригласили на семинар творческих работников. Открыл встречу секретарь горкома комсомола Альберт Михайлович Роганов. Присутствовали секретарь Московского горкома партии Алла Шапошникова и начальник Управления культуры исполкома Моссовета Борис Евгеньевич Родионов. Беседа с молодежью оказалась программным выступлением министра культуры, вот почему хотелось бы процитировать ее слова.

— Когда сковывается инициатива, проявляется чрезмерное администрирование, — говорила Фурцева, — человек не может создавать произведения искусства, если он морально не спокоен. Надо больше доверять. Но, естественно, искусством надо руководить, надо поддерживать все хорошее, гражданственность, партийность, но тонко, гибко, умело, не позволяя субъективных выводов, которые часто бывают. Что значит давать больше свободы? Надо позволять отбирать пьесы нашим театральным деятелям и тем органам, которые руководят. Могут быть споры. С чем-то руководящие органы и театральные деятели могут быть не согласны. Но никогда не нужно в этом случае запрещать. Потому что запрет — это форма довольно простая, для этого не нужно способностей, а для того, чтобы доказать, убедить режиссера, нужны способности и знания…

Министр культуры уже выработала для себя практическую позицию — как управлять творческими людьми, не ущемляя их самолюбия.

— Свобода свободой, право ставить у режиссера есть, — продолжала Фурцева. — Но надо иметь в виду, что не каждый режиссер способен хорошую пьесу поднять, а часто бывает наоборот: хороший настоящий художник из менее значительной пьесы делает большое произведение… Главная наша беда состоит в том, что мы не очень гибко осуществляем все это руководство. Работает режиссер, целый коллектив. Ставится спектакль. После того как были затрачены и труд колоссальный, и средства материальные, идет уже генеральная репетиция, и тут мы начинаем мешать, критиковать, не принимать, откладывать выпуск пьесы. Это неправильно… Могут быть и должны быть вмешательства, может быть оказана совместная помощь постановке. Но не после того, как пьеса проходит генеральную репетицию и премьеру. Это вызывает обиду и возмущение…

Фурцева обещала привлечь к руководству культурой новых людей, более образованных и деликатных:

— Я думаю, что все товарищи разделят мою точку зрения: сейчас нужно по-новому вмешиваться в деятельность театра, умно, тонко, не обижая художника, подсказывая и помогая. Но не делать это тогда, когда работа почти закончена. А то сидят два человека и делают не очень тонкие выводы… Это зависит от людей, которые руководят искусством. Сейчас все делается для того, чтобы привлекать к руководству в ведомствах, начиная с союзного и республиканских министерств, людей, которые имеют специальное образование — искусствоведческое, литературное, чтобы более профессионально разбирались в этом вопросе. В этом смысле есть упрек московскому управлению культуры, но, наверное, любому в этом управлении работать нелегко. Я бы считала долгом сказать: в Москве самое трудное — руководство театральными и другими коллективами. Кроме управления есть еще два министерства, у каждого свое мнение. Иногда российское министерство говорит: хорошая пьеса, а наши товарищи говорят — нет, начинаются споры. Поэтому московскому управлению трудно работать, часто много вмешательства, инстанций много…

Тут Екатерина Алексеевна была совершенно права. Говорят, однажды писателя Виктора Шкловского, отличавшегося острым и парадоксальным умом, спросили, почему у нас нет хорошей сатиры. Виктор Борисович мгновенно ответил: невозможно рассмешить столько инстанций…

— Товарищи, — призывала Фурцева, — давайте возможность художникам более самостоятельно работать. Но осуществлять руководство, вмешиваться, — товарищи, что поделаешь, — надо более умело и с большей любовью… Простая аналогия. В производстве, где миллионами выпускается продукция, все проверено, и даже там бывают издержки и брак, а в искусстве не может быть развития, если человек по трафарету будет вести свои исследования, если он будет создавать произведения повторно, а поиски, открытия — это риск своего рода. Поэтому отношение к этим издержкам должно быть терпеливое, но критиковать надо доброжелательно, не убивать человека в смысле моральных ущербов, а больше содействовать, чтобы он после ошибок мог работать еще лучше. Это линия нашего ЦК во всем руководстве и в первую очередь таким сложным делом, как искусство.

Екатерина Алексеевна была человеком слова. Старалась исполнять обещания. Вот как она отозвалась о поэте Евтушенко, который был тогда излюбленной мишенью ревнителей генеральной линии.

— Я знаю Евтушенко. Он очень талантливый человек. Он создал много интересных и полезных, особенно для молодежи, произведений. Его молодежь любит. Ему создано большое общественное положение в стране. Я думаю, что он переоценивает отношение к себе и часто этим бравирует… Иногда — как занесет его, и пошел! Это и хорошо, что он выплескивает свою энергию, но надо думать — на пользу это идет или во вред. Я думаю, наша задача — поговорить с ним. Часто мы травмируем людей. Вот, например, я сегодня сказала, а завтра ему могут передать в многократно увеличенном виде. Я лично хочу с ним увидеться, попросить написать пьесу К сожалению, наша беда: мы редко встречаемся с людьми. Заочное осуждение — это плохая вещь. Надо встретиться и поговорить. Евгений Евтушенко рассказывал: