Уильям Моэм - Избранное

Он вернулся через час и привел молодого китайца лет двадцати с гладким лицом, застенчивым взглядом черных глаз, невысокого, в очень опрятном белом платье и сдержанного на вид. Его звали А Кинг, и он был готов сопровождать меня в поездке. Он говорил по-английски и представил рекомендации, написанные на сложенных вдвое листках грязноватой бумаги. Рекомендации полностью меня удовлетворили. В них говорилось, что он чистоплотен, исполнителен, усерден и прекрасно справляется со своими обязанностями. А Кинг мне понравился, и я тут же его нанял.

Мы отбыли на другой день. Вскоре я выяснил, что хотя он сносно говорит по-английски, однако языка не понимает, поэтому наши разговоры носили односторонний характер. А Кинг прослужил у меня полгода. Он был великолепным слугой — готовил, содержал в порядке мой гардероб, укладывал вещи и прислуживал за столом. Делал он все это споро, толково и в полном молчании. Он отличался невозмутимостью. Его ничего не удивляло. Не было такой беды, какая могла бы привести его в смятение, и такой неприятности, которая могла бы его взволновать. Никакой неожиданности не удавалось застать его врасплох. Усталости он не знал и улыбался с утра до вечера. Такого добродушного человека мне не доводилось встречать. Были у него и свои «пунктики». Он обожал принимать ванну, и когда я обнаружил, что стоит мне отлучиться, как он сразу лезет в мою ванну, моется моим мылом и вытирается моим полотенцем, мне поначалу стало немного не по себе. Но я рассудил, что не стоит придираться по мелочам. По большому счету у него был всего один недостаток. Он пропадал всякий раз, когда нужно было ехать к поезду или садиться на корабль. Я посылал кого-нибудь на поиски, но А Кинг словно в воздухе растворялся, и никто не знал, где он может быть. В конце концов мне приходилось отправляться без него. Однако за минуту до отхода поезда или поднятия трапа он неизменно объявлялся — шел не спеша, словно прогуливался, и улыбался. Когда я, кипя от злости, спрашивал, какого черта он вот так исчезает, он отвечал со своей неизменной улыбкой:

— Я не опоздать на поезд. Много время. Поезд всегда ждет.

Когда же я интересовался, где его носило, он отвечал, глядя на меня с безмятежной невозмутимостью:

— Нигде. Просто гулять.

Я завершил поездку и возвратился в Сингапур, намереваясь отплыть оттуда в Европу. А Кингу я сообщил, что его услуги мне больше не понадобятся. Он попросил у меня рекомендации, которые я ему и вручил вместе с жалованьем и подарком.

— Прощай, А Кинг, — сказал я. — Надеюсь, ты скоро подыщешь себе новое место.

И тут я увидел, что он плачет. Я в изумлении уставился на него.

Отличный слуга, он полгода служил мне верой и правдой, однако всегда казалось, что живет он в своем, до странности обособленном, мире. Он одинаково равнодушно принимал от меня как похвалу, так и нагоняй. Мне и на миг не могло прийти в голову, что я для него нечто большее, нежели взбалмошный и довольно бестолковый хозяин, который платит ему жалованье и обеспечивает кров и стол. Я и не подозревал, что он способен испытывать ко мне какие-то чувства. Это привело меня в замешательство, мне даже стало как-то неловко. Я знал, что нередко выказывал ему свое раздражение, бывал привередлив и строг. Я ни разу не увидел в нем человека, а он плакал, потому что нам предстояло расстаться. Ради его слез я и даю этому сборнику рассказов, которые написал за время нашей поездки, его имя. Насколько я знаю, все персонажи рассказов — плод моего воображения.

ЖЕНА ПОЛКОВНИКА

© Перевод Облонская

Все это произошло за два или три года до того, как разразилась Вторая мировая война.

Чета Пилигримов завтракала. Хотя были они одни, а стол был длинный, они сидели на противоположных концах. Со стен на них взирали предки Джорджа Пилигрима, писанные модными художниками тех времен. Дворецкий принес утреннюю почту. Несколько деловых писем, адресованных полковнику, газету «Таймс» и бандероль для его жены Эйви. Полковник глянул на письма, потом раскрыл газету и углубился в нее. Позавтракав, супруги встали из-за стола. Полковник заметил, что жена не вскрыла бандероли.

— Что там? — спросил он.

— Всего лишь несколько книжек.

— Вскрыть ее?

— Как хочешь.

Джордж Пилигрим терпеть не мог разрезать веревки и не без труда развязал узлы.

— Но они все одинаковые, — сказал он, развернув упаковочную бумагу. — Чего ради тебе понадобились шесть экземпляров одной и той же книги? — Он раскрыл одну из них. — Стихи… — Посмотрел на титул. «Когда пирамиды рушатся», — прочел он. — Э. К. Хамилтон. Эва Кэтрин Хамилтон — да это ж девичья фамилия его жены… Полковник посмотрел на нее с удивленной улыбкой. — Ты написала книгу, Эйви? Вот хитрюга!

— Я думала, тебе это вряд ли интересно. Дать тебе экземпляр?

— Ну, сказать по правде, поэзия не очень в моем духе, а впрочем… пожалуй, дай, я прочту. Возьму с собой в кабинет. Нынче утром у меня миллион дел.

Он взял письма, газету, книгу и вышел. Кабинет у него был просторный, уютный — большой письменный стол, кожаные кресла, на стенах «трофеи охоты», как он их называл. На книжных полках — справочники, книги по сельскому хозяйству, садоводству, рыбной ловле и охоте с ружьем, а также о последней войне: полковник был награжден тогда орденом «Военный крест» и стал кавалером ордена «За безупречную службу». До женитьбы он служил в Уэльском гвардейском полку. А в конце войны ушел в отставку, поселился миль за двадцать от Шеффилда, в великолепном доме, что построил один из его предков в царствование Георга III, и зажил помещиком. У Джорджа Пилигрима было поместье — тысячи полторы акров, он умело им управлял, был к тому же мировым судьей и добросовестно исполнял свои обязанности. В охотничий сезон он дважды в неделю охотился верхом, с собаками, отлично стрелял, играл в гольф и, хотя ему пошел шестой десяток, выдерживал напряженную партию в теннис. С полным правом он мог называть себя разносторонним спортсменом.

В последнее время он стал полнеть, но все еще отлично выглядел — высокий, голубоглазый, открытый взгляд, седые вьющиеся волосы, едва начинающие редеть на макушке, правильные черты лица и здоровый румянец. Натура общественная, он был председателем всяких местных организаций и, как человек своего сословия и положения, — верным членом консервативной партии. Он полагал своим долгом печься о благосостоянии тех, кто жил в его владениях, и со спокойной совестью доверял Эйви опекать немощных и оказывать помощь беднякам. На окраине селения он построил небольшую амбулаторию и из собственного кармана платил сестре жалованье. От тех, кто пользовался его щедротами, он ждал только одного — чтобы на местных и всеобщих выборах они голосовали за его кандидата. Человек он был дружелюбный, приветливо держался с нижестоящими, внимательно относился к нуждам своих арендаторов и пользовался уважением мелкопоместных дворян-соседей. Он был бы рад, но и несколько смущен, скажи ему кто-нибудь, что он отличный малый. Таким он и хотел быть. И большей похвалы не желал.