Юрий Емельянов - Хрущев. Смутьян в Кремле

Такое впечатление усиливалось от критики Хрущевым очерка Константина Паустовского, посвященного разработке гравия в черте Тарусы. Писателя возмутило, что каменоломню построили, не учитывая того, что нанесен непоправимый ущерб пейзажу, только потому, что здесь добыча кубометра гравия была дешевле на две копейки. «Говорит, портит ландшафт, – возмущался Хрущев, – красивое место там, березочки растут… Ишь, говорит, две копейки. Эх, ты! Да знаешь ли ты, что такое 2 копейки в миллионах и миллиардах кубометрах! А какая разница, что здесь берут лес, в другом месте… Что такое ландшафт? Ведь это привычка… И тут бы выступить и сказать, как это так, писатель может говорить, – 2 копейки. А вот, если так, на сколько квартир народ получит меньше жилья и насколько удлинятся сроки удовлетворения потребностей народа, когда природа не страдает… Вообще это глупость, реакционная глупость, но это выдается за защитников природы. Он говорит: он выстрелил и убил зайца, и когда заяц умирал, так ногами дрыгал. А сам каждый день жрет говядину. А что такое говядина или баранина? Так это тоже баран когда-то ногами дрыгал, когда его резали». И хотя Паустовский не осуждал охоту на зайцев, Хрущев, видимо, считал, что он нашел меткий аргумент, чтобы посрамить выступление писателя в защиту окружающей среды.

Неожиданно Хрущев стал ругать и Солженицына, за которого он недавно публично предлагал тосты и собирался наградить Ленинской премией: «Вот Солженицин написал одну дрянную книгу (имелась в виду книга «В круге первом». – Прим. авт.), одну хорошую книгу, теперь, наверное, бросил школу». Голос: «Бросил». Хрущев: «Ну это никуда не годится. И не известно, напишет ли он третью. Вот вам Литфонд. Уже к кормушке, писатель. А он не писатель, а едок, а кормушка – Союз писателей». Ильичев: «Что касается Солженицына, он серьезно болен». Хрущев: «Пусть он болеет как человек, но зачем ему болеть как члену Союза писателей? Ему и так был бы обеспечен надзор и помощь. А теперь – он писатель».

Особый гнев Хрущева вызвали популярные тогда исполнители авторских песен и поэты, выступавшие перед массовыми молодежными аудиториями: «Вот мне и Микоян говорит: "Ты знаешь кто такой Окуджава? Это сын старого большевика". А старый большевик был дерьмом, он был уклонистом, национал-уклонистом. Так что, конечно, дерьмо… Видимо, это наложило отпечаток на сына. Так мы не должны поддерживать в этом сына и его укреплять. А ты (обращаясь к Микояну) готов поддерживать с этой бандурой, гитарой. Так?» Микоян: «Я не поддерживал. Он просто подражает Вертинскому». Хрущев: «Так мы Вертинского выслали». Голос: «Он потом вернулся». Хрущев: «Он вернулся, а песенки уже не пел».

Тут Хрущев обрушился на Евтушенко: «Вот говорят, кричат – Женя! Женя! Так то кричат 15 тысяч оболтусов. Этих оболтусов на такое население Москвы не трудно собрать. У нас тысячи убийц не раскрытых живет. Зачем им давать трибуну? Это отсутствие руководства и боязнь. Это трусость, что им аплодируют. Так зачем вы собрали? Это – банда. Говорят: там были и хорошие. Хорошие были, а аудитория была на стороне тех, которые против нас выступают. Потому такой подбор был, потому что хорошие, честные люди, стоящие на позициях партийности, не шли туда. Деньги платить, и дерьмо слушать! А это дерьмо шло».

Эти слова Хрущева не оставляют камня на камне от мифа, распространяемого либеральной интеллигенцией и ныне, о том, что благодаря Хрущеву в начале 1960-х годов стали возможными вечера поэзии и авторской песни. «Дети XX съезда», «романтики оттепели», считавшие, что они стали властителями дум, не подозревали, какую ненависть испытывал Хрущев к ним. Но ненависть Хрущева не ограничивалась «идейно чуждыми» поэтами и их поклонниками. Из его слов ясно, что он также органически не терпел выдающихся современных писателей, вроде Леонова и Паустовского, что он не выносил классику. Из всех видов искусств Хрущев признавал лишь те, которые он мог использовать в чисто политиканских целях для укрепления собственной власти.

Разумеется, подобные речи часто можно услышать от людей гневливых и склонных к крайним суждениям. Но ведь дело в том, что Хрущев произносил свой монолог не дома за обеденным столом, а на заседании Президиума ЦК. Разнос писателей и поэтов увенчался решением Хрущева «создать комиссию в составе Суслова, Ильичева, Сатюкова, Романова, Фурцевой, Степанова, Аджубея…». Потом он решил назвать это Советом по идеологическим вопросам, который должен был заменить существовавшую до сих пор Идеологическую комиссию, которая, по мысли Хрущева, не сумела остановить крамолу. Не исключено, что возмущение Хрущева различными актерами, писателями и поэтами служило определенной политиканской игре: в новом Совете Сатюков и Аджубей, на которых он все больше опирался, получали статус, равный с членом Президиума ЦК и секретарем ЦК Сусловым. Это могло стать для них трамплином для вхождения в Президиум ЦК.

Однако свои эмоции Хрущев оставил для узкого круга. На июньском (1963 г.) пленуме по вопросам идеологии он предпочитал говорить о достижениях страны с 1917 года и перспективах развития СССР. Хрущев опять выразил уверенность в победе над мировым капитализмом. Он заявил: «Что капитализм падет – в этом нет сомнения. Но он падет не сам по себе! Наши успехи будут вдохновлять рабочий класс всех капиталистических стран на более решительную революционную классовую борьбу. А мы им помогали и будем помогать своим примером, строя коммунизм. Народы различных стран, борющиеся за свою независимость, получают нашу помощь, а завтра будут еще больше возможности для оказания помощи и другого рода». Таким образом, строительство коммунизма в СССР для Хрущева представлялось прежде всего способом революционной пропаганды и он считал, что с капитализмом надо покончить экспортом, если не революции, то оружия. Поэтому он не придавал большого значения, насколько реалистичны планы построения коммунизма. Поэтому же он был готов перебрасывать оружие то в Конго, то на Кубу, то на Ближний Восток, надеясь таким образом нанести роковой удар по мировому капитализму. Очевидно, что Хрущев сохранил в душе многие представления, характерные для троцкистов 1920-х годов. Также возможно, что своей революционной риторикой Хрущев хотел доказать своим китайским оппонентам, что он является последовательным революционером, а не ревизионистом, капитулирующим перед Западом.

Между тем идейный спор двух компартий продолжался. 14 июня руководство КПК направило ЦК КПСС открытое письмо к КПСС, в котором критиковалась позиция руководства КПСС и доказывалась правота китайского руководства. В письме, в частности, говорилось: «Появление ядерного оружия не может остановить наступательный ход истории человечества. Нельзя утверждать, что в связи с появлением ядерного оружия исчезли возможность и необходимость социальных и национальных революций, а основные положения марксизма-ленинизма о пролетарских революциях и диктатуре пролетариата, о войне и мире, уже устарели и превратились в «догмы». Это письмо не было сначала опубликовано в советской печати, и тогда китайцы предприняли беспрецедентные усилия по распространению его текста в СССР. В огромном количестве тексты письма провозились через границу под видом другого груза и распространялись среди советского населения. Наконец, 14 июля письмо КПК было опубликовано в «Правде» вместе с ответом руководства КПСС, в котором все обвинения китайской стороны отвергались, а руководство КПК обвинялось в раскольнической деятельности.