Валентина Скляренко - Знаменитые актеры

Именно комедийное амплуа актрисы эксплуатировалось другими режиссерами. Следующим стал И. Савченко, который был настолько сражен мастерством актрисы, что предложил сниматься в «Думе про казака Голоту», не имея для нее роли. Решено было жадного попика, к которому по сценарию приходили за йодом, преобразить в попадью. Текста тоже не было. Все, что вошло в фильм, — это первая и единственная проба на роль Раневской, она полностью импровизировала эпизод. В 1939 г. актриса сыграла снова эпизодическую роль — Иды Гурвич, жены портного, в картине Г. Мачерета «Ошибка инженера Кочина». Но следом за ней появляется «Подкидыш» М. Ромма, а в нем несравненная Леля с крылатой репликой «Муля, не нервируй меня!». В киноленте «Александр Пархоменко» (1942 г., реж. Л. Луков) Раневская появляется в роли таперши. Сейчас трудно даже вообразить, что в сценарии ей была отведена одна строчка: «Таперша играет на пианино и поет». То, что сделала актриса на экране, было не просто характером, а узнаваемым социальным типом.

И в жизни, и в ролях, даже самых маленьких, Раневская фонтанировала афоризмами, экспромтами, анекдотами, ее «отсебятина» становилась фольклором. И сейчас достаточно произнести фразы: «Я никогда не была красива, но всегда была чертовски мила», «Жаль, королевство мало, развернуться мне негде!», «Красота — это страшная сила», «Мой знакомый француз из Одессы» и другие, чтобы в памяти всплыли колоритные персонажи Раневской. Это прежде всего чеховские героини: жена инспектора («Человек в футляре», 1939 г.) и мать невесты («Свадьба», 1944 г.). В каждой из героинь буквально «дышит» сама Ф. Раневская. Своими творческими находками второстепенных персонажей она выводит на первый план. Сколько их, например, в фильме «Весна» (1947 г.). Реалистические краски в сочетании с гротесковыми деталями, эксцентричными приемами — вплоть до кувыркания с лестницы и превращения Маргариты Львовны во Льва Маргаритовича — помогают актрисе выразить свою симпатию к наивно-простодушной героине. И совсем другое, брезгливо-отрицательное отношение сквозит в образе хитрой спекулянтки Марго из фильма «Легкая жизнь» (1965 г.).

Выступая соавтором, а часто и творцом своих персонажей, Раневская как бы выхватывает их из жизни, ее мудрый взгляд подмечает детали, которые затем обобщаются, становятся решающими при поиске выразительных средств.

Режиссер О. Абдулов говорил, что Раневская на сцене — целая труппа, все амплуа — в ней одной. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить сцену допроса Маньки-спекулянтки из пьесы В. Билль-Белоцерковского «Шторм». Актриса «дописала» ее, а автор одобрил. Эта резко отрицательная роль буквально «затмила» остальные своей наполненностью и реальностью, и руководство театра, чего-то опасаясь, изъяло ее из спектакля.

Став профессионалом высокого класса, Фаина Раневская продолжала с высочайшей требовательностью относиться к себе и не терпела равнодушных или недобросовестных, считала такое отношение к искусству безнравственным. Работать с ней было тяжело. Чрезмерную требовательность некоторые считали капризом, кто-то даже определил в ней «режиссероненавистничество». Она терзала всех, спорила, настаивала, перекраивала то, что считала несовершенным, недоработанным, отказывалась играть, если ее что-то не устраивало — литературная основа, режиссерская трактовка или актерский отклик.

О чувстве партнерства особая речь. «Партнер для меня — все, — говорила Фаина Георгиевна. — С талантливым я становлюсь талантливой, с бездарным — бездарной». Радость сотворчества подарили ей, к примеру, Горонов в «Пышке», Репнин в «Подкидыше». Одним из самых любимых еще с «Подкидыша» и в продолжение всего творчества на сцене театра Моссовета и перед кинокамерой оставался Р. Плятт. Их совместную гармоничную игру в спектакле «Дальше — тишина» называли «дуэтом двух вдохновенных музыкантов-виртуозов». А когда умер В. Бероев, занятый вместе с ней в «Странной миссис Сэвидж», Раневская вовсе отказалась от главной роли, не видя достойной замены своему партнеру. «Талант — это бородавка, — острила актриса, — у кого-то она есть, у кого-то нет», — а всерьез признаком талантливости человека считала неуверенность в себе и мучительное недовольство своими недостатками. Такое недовольство она испытывала всегда. Даже в безусловно удачном и высоко оцененном образе Вассы Железновой. При том, что актриса создала первое замечательное сценическое воплощение горьковской героини, она считала, что так и не смогла сыграть этот образ в полную силу.

Между тем Васса «подготовила» появление другой героини, Розы Скороход, в фильме «Мечта» М. Ромма, вышедшем на экраны в 1941 г. Эта роль стала вершинной работой Фаины Раневской в кино. Спустя 30 лет актриса оставалась благодарной режиссеру, открывшему ее и давшему возможность высветить разные грани ее таланта. «За всю долгую жизнь, — отмечала она, будучи народной артисткой СССР и удостоенной многих наград, — я не испытывала такой радости ни в театре, ни в кино». Это трагическая повесть о попранном чувстве материнства, о загубленной жизни. Здесь драматический талант актрисы достиг апогея. Кинокритик Р. Юрьев считал образ Скороход одним из самых сложных, крупнейших образов в нашем довоенном искусстве, а С. Юткевич полагал, что Раневской, «может быть, впервые удалось нащупать зерно трагикомедии». А. Толстой, посмотрев «Мечту», назвал талант актрисы терпким, таким, что въедается в душу. Этот фильм первым из советских кинопроизведений показали за рубежом. После его просмотра в Белом доме Ф. Рузвельт назвал Ф. Раневскую блестящей трагедийной актрисой. Т. Драйзер под впечатлением увиденного собирался написать о ней, но не успел.

Как жаль, что Фаине Георгиевне так и не довелось больше создать ничего подобного. Отчасти потому, что она часто отказывалась от неинтересных предложений, не отвечающих ее эстетическим критериям, а большие и содержательные роли никто не предлагал.

На театральном поприще ей повезло больше. Тут были сценические варианты произведений Достоевского («Дядюшкин сон», «Игрок»), Л. Толстого («Мракобесы»), М. Горького («Сомов и другие», «На дне») и др. Вдохновенными творческими взлетами явились образы Этель Сэвидж в «Странной миссис Сэвидж» и Люси Купер в спектакле «Дальше — тишина». Последняя роль Ф. Раневской была настолько наполнена глубоким драматизмом и психологическим подтекстом, что ее называли «анатомированием сердца».

В Раневской жил великий дар сострадания, ей были интересны и близки образы обездоленных, обойденных счастьем женщин, но при этом сильных, интересных и сложных натур. Такой была и она сама. Все, что не касается профессии, у Ф. Г. Раневской не сложилось. Семьей не обзавелась, богатства не скопила, хозяйствовать не умела, деньги раздавала сразу же, если они появлялись. Траты делала безумные, например продала дорогую шубу, на которую копила несколько лет, чтобы приобрести статуэтку Чехова. Была очень рассеяна и забывчива, часто что-нибудь теряла, путала имена и отчества людей, которых должна была хорошо знать. В этом она отчасти походила на свою Маргариту Львовну из «Весны». Долгое время актриса жила в коммуналке, окно ее комнаты смотрело в стену соседнего дома. Подбирала кошек и собак, кормила голубей из чувства жалости ко всему живому. Казалось, что неурядицы ее не волнуют. Она жила другими ценностями — театром, книгами. Боготворила Пушкина. Преклонялась перед Станиславским. Ее подругами были Цветаева и Ахматова. Ф. Раневская первой пришла на помощь Ахматовой, когда над поэтессой нависла беда, а ведь это было небезопасно.