Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

Александр Михайлов попытался подойти к этой загадке с другой стороны, написав:

«Случись невероятное – откроется тайна – и открытие это не принесёт утешения. Так почему же мы так настойчиво бьёмся над разгадкой тайны? Ищем причины? Да! Потому что сердце и сознание наше… не допускают никакой внутренней логики в последнем роковом шаге человека, и заставляют нас искать, хотя бы для себя, более или менее убедительное его оправдание или, если не оправдание, то хотя бы смягчающие „вину“ обстоятельства. Мы находим их… и понимаем, что тайна остаётся тайной».

Поищем разгадку этой тайны в последующих годах. Ведь 14 апреля 1930 года жизнь Владимира Владимировича Маяковского прекратилась. Но житие поэта Маяковского и его поэзии продолжалось. Поэтому попробуем отыскать в бурных событиях последующих лет те крупинки информации, которые будут иметь отношение к почившему стихотворцу.

Часть третья

После Маяковского

Глава первая

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ТЕРРОРА

Советские будни

За полмесяца до самоубийства Владимира Маяковского (28 марта 1930 года) писатель Михаил Булгаков написал письмо «Правительству СССР», в котором сообщал, что все написанные им пьесы запрещены, что на работу его никуда не берут, и что жить ему не на что:

«Ныне я уничтожен…

Все мои вещи безнадёжны…

Я прошу принять во внимание, что невозможность писать для меня равносильна погребению заживо…

…у меня, драматурга, написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо, В ДАННЫЙ МОМЕНТ, – нищета, улица и гибель».

Письмо было размножено. 31 марта и 1 апреля его разнесли по семи адресам: Иосифу Сталину, Вячеславу Молотову, Лазарю Кагановичу, Михаилу Калинину, Генриху Ягоде, Андрею Бубнову и Феликсу Кону.

На следующий день после похорон Маяковского (18 апреля) в квартире Булгакова раздался телефонный звонок. Звонил, как свидетельствует жена Булгакова Любовь Белозерская, секретарь Сталина Иван Товстуха:

«– Михаил Афанасьевич Булгаков?

– Да, да.

– Сейчас с вами товарищ Сталин будет говорить.

– Что? Сталин? Сталин?

И тут же услышал голос с явным грузинским акцентом:

– Да, с вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков…»

Этот телефонный звонок мгновенно изменил обстановку вокруг опального писателя. Ему дали работу в Московском Художественном театре, многое пообещали. Но, главное, те, кто ещё совсем недавно избегал Булгакова, старался не узнавать его при встрече, торопливо переходя на другую сторону улицы, теперь с радостной улыбкой и чуть ли не с распростёртыми объятиями бросались ему навстречу. Ещё бы им не бросаться – ведь через неделю после того разговора Сталин докладывал о писателе на заседании политбюро:

«Протокол № 124 от 25 апреля 1930 года

Строго секретно

Слушали:

61. О г. Булгакове (т. Сталин).

Постановили:

61. Поручить т. Молотову дать указания т. Кону Ф.».

Обратим внимание, что фамилия писателя сопровождается буквой «г» с точкой («гражданин»), а перед фамилией того, кому поручалось «дать указания», стоит буква «иг» («товарищ»). Так обозначали тогда беспартийных и членов партии.

В том же апреле двое заключённых (авиаконструкторы Николай Поликрпов и Дмитрий Григорович), работавшие в конструкторском бюро ЦКБ-39 ОГПУ (в «шарашке», организованной чекистами в Бутырской тюрьме), создали проект самолёта-истребителя. Для того чтобы построить его, Поликарпова и Григоровича перевели из Бутырской тюрьмы на Московский авиазавод № 39 имени главы ОГПУ Вячеслава Менжинского. И самолёт начали собирать.

Органы ОГПУ в тот момент не дремали – была арестована большая группа инженеров и техников тех предприятий, на которых проходили забастовки. Следствие по делам арестованных возглавил начальник Секретного отдела ОГПУ Яков Агранов.

А в Гендриков переулок в июне 1930 года…

Аркадий Ваксберг:

«В середине июня утешать Лилю приехали Эльза и Арагон. Жили они в Гендриковом – в той комнате, что освободилась после гибели Маяковского. По вторникам, и даже чаще, там снова собирались всё те же друзья. Приходили и новые, продолжавшие тянуться к хлебосольному – в духовном, разумеется, смысле – дому. Парижские гости были особенно сильным магнитом, Лиля знакомила Арагона с московской литературной элитой, и он сразу себя почувствовал в близком и приятном ему кругу».

Михаил Презент, ссылаясь на поэта Демьяна Бедного, записывал в дневнике:

«Бедный звонит: "Беспризорные в Киеве и Одессе поют на мотив „Товарищ, товарищ, болят мои раны“, переделанные строки из предсмертного письма Маяковского:

Товарищ правительство,корми мою Лилю,корми мою маму и сестру"…

и добавляет: «Если б М<аяковский> знал, что его так переделают беспризорные, наверное, не стрелялся бы»».

Политическая жизнь в Москве тем временем закипала. Историк Рой Медведев (в книге «Они окружали Сталина») пишет:

«Летом 1930 года перед XVI Съездом партии в Москве проходили районные партийные конференции. На Бауманской конференции выступила вдова В.И.Ленина Н.К.Крупская и подвергла критике методы сталинской коллективизации, заявив, что эта коллективизация не имеет ничего общего с ленинским кооперативным планом. Крупская обвиняла ЦК партии в незнании настроений крестьянства и в отказе советоваться с народом. “Незачем валить на местные органы, – заявила Надежда Константиновна, – те ошибки, которые были допущены самим ЦК”…

Поднявшись на трибуну после Крупской, Каганович подверг её речь грубому разносу. Отвергая её критику по существу, он заявил также, что она как член ЦК не имеет права выносить свои критические замечания на трибуну районной партийной конференции. “Пусть не думает Надежда Константиновна Крупская, – заявил Каганович, – что если она была женой Ленина, то она обладает монополией на ленинизм”».

Верный сталинец, кандидат в члены ЦК ВКП(б) Мартемьян Никитич Рютин тоже не принял сталинские методы коллективизации и индустриализации, поэтому начал активно высказываться по этому поводу, всюду ища сторонников своих взглядов.

А про Маяковского стали постепенно забывать. Лишь иногда в журналах появлялись фразы, подобные тем, что высказывал поэт-конструктивист Илья Сельвинский: