Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги - Нике Мишель
Да, для нее, в то время, когда она открыла «человека Божьего», тот стал залогом спасения не только ее ребенка, но и мужа, которому всегда угрожала опасность, и всей страны, терзаемой революционной лихорадкой. Именно потому, что она увидела в этом человеке святого, она и доверила ему свою тревогу за ребенка, при том что все ее окружение не знало правды и долго даже не подозревало, что этот столь красивый и добрый мальчик страдает страшной наследственной болезнью. А тот факт, что Распутину удавалось смягчить болезненные приступы у ребенка (то ли с помощью магнетизма, то ли с помощью трав, рецепт которых только он и мог знать?), соединялся в восприятии императрицы с другими доказательствами мистической мощи, исходившей от Божьего человека: тот факт, что жизнь императора удавалось сохранять, что попытки покушений на него всегда вовремя пресекались, факт общего умиротворения страны, которая вступила даже в фазу бурного развития. Для императрицы, естественные причины всех этих событий не имели значения – заметна была лишь божественная защита, дарованная по молитвам избранника Божьего. Он один давал царице утешение, моральную поддержку, в которой она так нуждалась, и вскоре его присутствие стало для нее необходимым как залог безопасности и жизни для нее самой и всех, кто был ей дорог.
Несмотря на потребность в беседах с человеком Божьим, императрица не могла заставить его часто бывать во дворце. Кроме того, тогда слишком многие оказались бы в курсе его визитов, которые царица хотела оставить в тайне как слишком личные. Так установилась привычка, что она виделась с Распутиным не у себя дома, а у женщины, которая с некоторого времени стала ее близкой подругой, – у госпожи Вырубовой[20]. И это стало самой серьезной оплошностью, за которую царице пришлось потом себя корить, потому что именно эти встречи за пределами дворца и породили гнусную клевету. Кроме того, женщина, которую она выбрала в качестве доверенного лица, очевидно, мало годилась для этой роли; самое меньшее, что о ней можно сказать, это то, что ее наивность доходила до безответственности. Сам факт, что подобная особа была допущена к такой близости с государыней, можно объяснить лишь изолированностью царицы и тем недоверием, которым окатывало ее общество. Мы уже говорили, как презирала она мнение этого общества; теперь же она нашла удовольствие в том, чтобы бросить ему вызов. Теперь она была уверена в себе – как мать наследника, как государыня, отождествлявшая собственную идеологию с идеологией народных масс, которую не заботили те социальные слои, что этой идеологии не разделяли. Был, конечно, намек на браваду в том упорстве, с которым, сведя к строгому минимуму свои светские обязанности, она окружала себя отныне людьми, которые не имели никакого официального права на ее внимание и присутствие которых в ближнем кругу государыни возмущало общество.
В случае с госпожой Вырубовой можно привести печальные аналогии с примером друзей Марии-Антуанетты. Но надо сказать, что, помимо стремления выбирать людей по своему вкусу, не заботясь о том, что скажут завистники, тут было еще и проявление одной очень характерной для императрицы психологической особенности. Свой идеал – человека с сердцем, простым и чистым, возлюбленного Богом – она искала в людях, искренность которых ей казалась доказательством их чистоты. Интеллигенция, люди, «рассуждающие логически», всегда внушали ей недоверие. Она, кажется, так никогда и не поняла, что искренность так же легко может быть маской, как и благочестие, – и что интриганство и карьеризм могут скрываться под личиной простоты. И тут стоит выразиться определенно: чего больше всего не хватало императрице, так это таланта – столь необходимого правителям – уметь читать в глубине человеческих душ. Сама, очень верная и не переносящая фальши, она не умела различить фальшь, скрывающуюся под видом дружелюбия и откровенности. Вот почему она порой так сильно ошибалась в своих суждениях, пренебрегая искренней преданностью одних и отдавая свою симпатию другим – тем, в ком самый вульгарный карьеризм умел принимать вкрадчивый вид. Но в случае с тем узким кругом, который сформировался вокруг госпожи Вырубовой, превратившись вскоре в дружеский союз, на переднем плане всегда стояла религиозная потребность, мысль о том, что эти женщины, все горячие поклонницы Распутина, стали душами, преображенными святостью, сумевшими проникнуться ею под благодатным влиянием Божьего человека.
Мы не будем здесь вдаваться в обсуждение вопроса, не было ли у кого-то из этих женщин недозволительных отношений с Распутиным. Что здесь важно – так это то, что императрица в такое просто никогда не могла поверить. Для нее Распутин был святым, а все, что можно было против него сказать, было в ее глазах просто следствием дьявольской ненависти, которую внушала такая святость. Царице случалось говаривать людям, осмеливавшимся ее предостерегать, что им следует пойти покаяться и причаститься, чтобы стяжать благодать незамутненного зрения. Автор этих строк слышала из уст государыни такое рассуждение: «Вы, изучившая историю Церкви, как можете вы забывать, сколько святых подверглось гнусной клевете? Безжалостность врагов и нападки клеветников разве не будут лишь еще одним доказательством святости!»
Все это было следствием той изначальной неосторожности, о которой мы говорили: неосторожности погружения в атмосферу народной мистики без знания о темных и нездоровых началах, так же ей присущих. До сих пор царице приходилось иметь дело лишь с «простачками Христа ради», с их искренней верой. Она не знала о пропастях души, и потому, что ей самой мистическая чувственность была не известна, она и не могла разглядеть ее ни у Распутина, ни у некоторых его поклонниц. Она видела, что Распутин горячо проповедует, почитает святых, благоговейно причащается, что он бывает захвачен моментами экстатического вдохновения; сложная психология этого человека ей была недоступна, а мысль, что к психологии Распутина может примешиваться что-то нечистое, была для царицы попросту неприемлема. Как она могла заподозрить в Распутине последователя безнравственной секты – о которой имела лишь самые смутные представления, если вообще когда-либо слышала о ее существовании.
Правда и то, что среди голосов, довольно скоро поднявшихся против Распутина и того положения, которое он занял во дворце, были и весьма уважаемые люди – многие епископы и митрополиты Русской Церкви. Но никогда так и не произошло единодушного его осуждения – наоборот, некоторые из представителей высшего русского духовенства весьма его почитали… Так что человек, одержимый навязчивой идеей (а императрица была именно таким человеком), мог довольно легко заподозрить обвинителей в неискренности, вызванной завистью или подлыми интригами. И, кроме того, даже если эти обвинения казались царице просто искренними заблуждениями, разве сама она не была так уверена в собственной способности суждения, потому что оказалась права в деле канонизации преподобного Серафима? Что же касается разговоров в салонах Санкт-Петербурга или Москвы, то все это было для царицы лишь глупостями общества, неспособного понять святость и проецирующего на святого собственные пороки.
Стоит добавить, что в течение довольно долгого времени влияние на нее Распутина ограничивалось благочестивыми беседами и обменом мистическими мыслями, и даже вопрос не возникал о прямом вмешательстве в дела государства. И царь имел право с раздражением заметить, что не понимает, почему люди вмешиваются в то, что является всего лишь личным делом его семьи. Но наступил момент, когда императору были предъявлены доказательства скандальной стороны жизни Распутина, и Николай II решил запретить его присутствие во дворце. Вот тогда-то и произошло событие, которое навсегда утвердило суеверную веру императрицы в «Божьего человека». У маленького цесаревича, которому было тогда восемь лет, после падения началось внутреннее кровоизлияние, угрожавшее его жизни; когда пропала всякая надежда его спасти, произошло чудесное исцеление, которое приписывают вмешательству Распутина. С этого момента любое усилие поколебать в него веру императрицы стало совершенно бесполезным, и императору тут пришлось подчиниться воле жены, поскольку он знал, что для нее тут был и резон, и сама жизнь; даже если сам он, похоже, так и не вернул Распутину своего доверия и лишь терпел его со своим привычным фатализмом. Три года спустя, в первые месяцы Великой войны, еще одно похожее событие лишний раз утвердило слепую веру царицы: на этот раз госпожа Вырубова, ставшая жертвой железнодорожной аварии, была спасена, как полагали, совершенным Распутиным чудом. Как же тут было восторженной привязанности императрицы не достичь своего апогея? И произошло это ровно в тот момент, когда судьба страны снова была поставлена на карту в великом катаклизме войны, открывшем изнутри шлюзы революции. Именно тогда-то царица и начала пытаться изо всех сил влиять на решения царя, пытаясь заставить его следовать советам «Божьего человека».
