Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова
Антон пытался задобрить мелиховских обитателей непрерывной чередой подарков, посылаемых с возвращающимися на родину русскими; это были галстуки, кошельки, ножницы, штопоры, перчатки, духи, монетницы, игральные карты, иголки. Павел Егорович и Маша подаркам были рады и в ответ высылали Антону газеты. Маша опекала две сельские школы, улаживая трения между радикально настроенной учительницей и консервативным священником; она также помогала котиться овцам, разыскивала сбежавших собак, ходила за больной прислугой, отваживала назойливых вымогателей денег. Но жаловалась на жизнь лишь Мише (который зазывал к собравшейся родить жене Евгению Яковлевну): «Писать мне положительно некогда. <…> Папаша бунтует. <…> Мать не пущу скоро к вам. Некому хозяйничать <…> Я замучилась окончательно, голова не перестает болеть. Приезжайте сами на Рождество»[414].
Павел Егорович беспокоился о том, чтобы к приезду гостей в доме было достаточно продовольствия. Он запасся квасом и просил Мишу привезти ветчины, без которой стол будет «неизящный». Миша прислал волжской рыбы, и Павел Егорович, поддавшись искушению, оскоромился: в среду они с Евгенией Яковлевной отужинали жареным карпом. Ване были выданы указания насчет развлечений: «Мама просит тебя привезти с собой Волшебный фонарь с картинками, на второй день Рождества в Талежской Школе будут раздаваться подарки Ученикам и Ученицам, при этом хорошо показать для большей торжественности сельским Ученикам не виденные еще ими картины, что особенно их приведет в неописуемую радость и удивление. <…> Антоша заплотит за все».
Миша с Ольгой прислали к Рождеству гуся, но сами не приехали. Павел Егорович обещал научить кататься на санках внука Володю, но Ваня приехал один. Единственным гостем в доме, к большому неудовольствию Павла Егоровича, была Мария Дроздова. На Рождество Чеховы угощали водкой и колбасой трех местных повивальных бабок. Встреча Нового года прошла веселее. Павел Егорович отметил: «Ваня и Учитель приехали. <…> Ужинали в 10 ч. Счастье досталось М-ль Дроздовой. Потом стали играть в Карты».
В Петербурге, по сообщению Александра, на вечере у Сувориных Анна Ивановна пила за отсутствующего Антона. Сам Суворин был в меланхолии, то и дело уходил к себе в кабинет, а Александру сказал, что в Ниццу ему ехать не резон, поскольку Антон уезжает с Ковалевским в Африку. В январе же Ковалевский, собравшись с духом, отменил поездку, сказав, что пролежал неделю с острым ревматизмом и инфлюэнцей. Известие это, грустно ответил Антон, его огорчило: «ибо, во-первых, я бредил Алжиром и мне каждую ночь снилось, что я ем финики».
Лика Мизинова, заложив землю, выехать во Францию пока была не в состоянии: банк задерживал деньги. Она подумывала открыть модную мастерскую, чтобы занять себя и развеять мрачное настроение. Маше эта идея казалась сомнительной – Лика с ее характером и несобранностью едва ли могла составить конкуренцию профессионалам. В начале января Лика писала Антону, что «от одного решения приняться за это дело я похудела, похорошела (извините!) и сделалась, говорят, похожей на прежнюю Лику, ту, которая столько лет безнадежно любила Вас»[415]. Антон Лике ответил, что идею с мастерской одобряет и даже поддразнил ее, сказав, что будет ухаживать за «хорошенькими модисточками», но в письме к Маше разделил ее мнение: «Она будет шипеть на своих мастериц, ведь у нее ужасный характер. И к тому же она очень любит зеленые и желтые ленты и громадные шляпы, а с такими пробелами во вкусе нельзя быть законодательницей мод…»
В канун Нового года Антон повез в Монте-Карло свою новую спутницу, А. Хотяинцеву, которая поселилась в Русском пансионе под православное Рождество. Художница рулеткой не заинтересовалась, но с нею Антон не скучал. В игорном доме они пробыли недолго – еще один чеховский земляк и сосед по пансиону, доктор Вальтер, наказал ему возвращаться домой к четырем часам. Чехову с Хотяинцевой нравилось шокировать гостей: они проводили время в комнате Антона, а сигналом к прощанию им служил крик осла, всегда раздававшийся в десять часов вечера. Хотяинцева рисовала карикатуры на обитательниц пансиона, которым они с Антоном придумали нелестные прозвища: Рыба Хвостом Кверху, Моль, Трущоба и Дорогая Кукла. Антона всюду сопровождал ее любящий приметливый взгляд, и своими впечатлениями она делилась с Машей, ставшей ей близкой подругой: «Здесь ведь считается неприличным пойти в комнату к мужчине, а я все время сидела у Антона Павловича. Комната у него славная, угловая, два больших окна (здесь ведь окна до полу), на кровати и окнах белые занавеси. <…> За завтраком и за обедом сидим на неудачном конце стола – приходится слушать глупые разговоры самых противных здешних дам. <…> Я дразню Антона Павловича, что его здесь не признают – эти дуры не имеют о нем понятия действительно. <…> Антон Павлович и я в большой дружбе с Мари [горничной] и сообща ругаем прочую публику по-французски»[416].
Заваривая и попивая чаек у себя в комнате, Чехов оживлялся лишь при упоминании одной темы: дела Дрейфуса.
Глава 63
Дрейфусар Антон Чехов
январь – апрель 1898 года
В 1894 году на разыгранном по фальшивым нотам судебном процессе офицер французского Генерального штаба еврей Альфред Дрейфус был приговорен к пожизненной каторге на Чертовом острове за шпионаж в пользу Германии. В 1897 году подполковник контрразведки и член французского парламента заставили французское правительство пересмотреть дело Дрейфуса. В газете «Фигаро» брат Дрейфуса, Матье, назвал имя настоящего предателя – майор Эстергази. Как французское, так и российское общественное мнение резко поляризовалось: демократы и интернационалисты схлестнулись с антисемитами и националистами. Майора Эстергази, впрочем, удалось «отмыть». Чехов недоумевал: «Впечатление таково, что никаких изменников нет, но что кто-то зло подшутил». Внимательно ознакомившись с делом, он убедился в невиновности Дрейфуса[417]. В первый день января в газете «Аврора» тиражом в 300 000 экземпляров был напечатан знаменитый памфлет Золя «Я обвиняю!..». Возмущение антидрейфусаров повлекло за собой судебное преследование писателя. Ничего из дотоле написанного им не вызывало столь бурной ярости французских властей и столь же бурного восхищения Чехова – он впервые обрел четкую политическую позицию. Теперь он лучше смог понять Короленко, который двумя годами раньше дошел до нервного расстройства, выступая защитником удмуртских крестьян, ложно обвиненных в человеческом жертвоприношении. В это время Антон читал Вольтера, приобретенного для таганрогской библиотеки: его «Трактат о терпимости», написанный в защиту ложно обвиненного монахами-католиками протестанта Каласа, стал прообразом мужественного поступка Золя. Чеховские симпатии к евреям были сродни его отношению к женщинам: даже будучи убежденным в том, что еврею так же не дано постичь русского человека, как женщине сравниться по интеллекту с мужчиной, он активно выступал за их равноправие.
Александра Хотяинцева покинула Ниццу, оставив Антону; его портрет. В письме к Ковалевскому от 29 января Антон отвергал возможность женитьбы на художнице: «Увы, я не способен на такое сложное, запутанное дело, как женитьба. И роль мужа меня пугает, в ней есть что-то суровое, как в роли полководца. По лености своей, я предпочитаю более легкое амплуа».
В жизнь Чехова вошла новая особа женского пола. На Новый год Антон получил из Канн роскошный букет цветов, а за ним последовало письмо от молоденькой девушки Ольги Васильевой. Хотяинцевой это показалось забавным, и она поделилась наблюдениями с Машей:. «Сегодня приходили к Антону Павловичу две девочки из Канн, одна из них просила позволения переводить его произведения на все иностранные языки (по-русски не знает, что такое „подвода“). Маленькая, толстенькая, щеки малиновые. Притащила с собой аппарат снимать Антона Павловича, бегала вокруг, приговаривая: ах, он не так сидит. <…> Первый раз она была с папенькой и заметила, что Антон Павлович бранил французские спички, очень скверные, правда. Сегодня принесла две коробки шведских. Трогательно?»[418]
Как и Елене Шавровой, Ольге Васильевой было всего пятнадцать, когда она увлеклась Антоном. В отличие от Шавровой, она была сиротой, слабым на здоровье, но щедрым на душу подростком. Впрочем, теперь она стала богатой наследницей – их с сестрой удочерил состоятельный землевладелец. Она говорила по-английски – в котором, как и многие русские, воспитанные английской гувернанткой, была сильнее, чем в русском.
Ольга взялась переводить рассказы Чехова. Ей он казался богом, ради которого можно было пожертвовать и состоянием, и собственной судьбой. Васильева последует за Антоном в Россию и будет искать у него советов и ласки, взамен предлагая все, что только будет угодно его душе. В Ницце она собирала для него газетные вырезки, разыскивала нужные цитаты, посылала всевозможные фотографии и то и дело справлялась о значении элементарных русских слов. Антон отнесся к ней с нехарактерной для него нежностью, что и дало повод к сплетням и пересудам.
