Пирмин Майер - Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме

Конечной целью размышлений Парацельса является человек, живущий в согласии с Богом, природой и миром духов, которые находятся с ним в непосредственном общении. В отличие от своего современника Мартина Лютера, с которым «Лютер медицины» не любил себя сравнивать (VIII, 44), Гогенгейм не демонизирует мир духов [417] , но видит в нем свидетельство величия и многообразия творения. Сумма натурфилософии и естественной теологии Парацельса превосходит по своему размаху любую человеческую цивилизацию и возвышается даже над величественным собором западного мира. «Здания, воздвигнутые человеком, не более чем камни. Все храмы, церкви и прочие постройки будут разрушены и в конце концов исчезнут. Сохранится лишь тот храм, в котором Бог устроил жилище себе. И этот храм – человек» (PR, 188).

Эта мысль, прозвучавшая в книжечке о нимфах, представляет собой теологическое выражение относительности человеческой цивилизации. Как и в мистическом наследии Николауса фон Флю, в учении об элементарных духах внимание обращается на правильную расстановку приоритетов, при которой многие вещи по своему новому иерархическому значению превосходят смысл распространенных суждений о них. В философии Парацельса четко просматриваются этические горизонты, стремление примирить все существующее с абсолютным бытием в высшей точке самопознания. Как и в традиционной мистике, это достижимо только в состоянии благодатного спокойствия. Такое примирение образно сравнивается с обретением философского камня, конечной целью алхимии. На пути к примирению человек входит в соприкосновение с миром духов. Гогенгейм раскрывает перед читателем перспективы, которые два с половиной века спустя Вольфганг Гете выразил в монологе Фауста в поэтической форме:

Могучий дух, ты все мне, все доставил,

О чем просил я. Не напрасно мне

Свой лик явил ты в пламенном сияньи.

Ты дал мне в царство чудную природу,

Познать ее, вкусить мне силы дал;

Я в ней не гость, с холодным изумленьем

Дивящийся ее великолепью, —

Нет, мне дано в ее святую грудь,

Как в сердце друга, бросить взгляд глубокий.

Ты показал мне ряд созданий жизни,

Ты научил меня собратий видеть

В волнах, и в воздухе, и в тихой роще.

Когда в лесу бушует ураган,

И богатырь-сосна, ломаясь с треском,

В прах повергает ближние деревья

И холм ее паденью глухо вторит, —

В уединенье ты меня ведешь,

И сам себя тогда я созерцаю

И вижу тайны духа моего. [418]

Эти чудесные перспективы особого этического созерцания природы не могут уменьшить огромное расстояние, существующее между Гогенгеймом и современной нам действительностью. Если Парацельса от Гете отделяет час, то временной промежуток между Гете и нами равняется суткам. Историческая дистанция, которая отделяет современных интерпретаторов от Гогенгейма, Месмера и Гете, очень хорошо показана в новелле Райнольда Шнайдера «Магический камень», посвященной Месмеру. Шнайдер вкладывает в уста хрониста, исследующего прошлое, следующие слова: «Мир, в котором он жил и умер, предстает передо мной как совокупность хронологических отрезков». [419]

В сказке о гномах, истоки которой, по всей видимости, следует искать в районе Берна, звучит та же тема. В ней речь идет об исчезновении добрых духов, а кроме того, ставится вопрос о существовании гномов вообще: «У Биндендаха лежит камень, который люди называют камнем гномов, – повествует сказка. – Как вы думаете, действительно ли гномы жили когда-то в этой местности?» В сказке говорится, что последним свидетельством существования гномов было известие о смерти их короля Муггенштутца, поэтическое описание которой представляет собой вариант траурного песнопения на смерть великого Пана:

Рура, рурей!

Муггенштутц умер!

Песня заканчивается следующими словами: «И в один миг он исчез, так что более уже никто его не видел» [420] .

Часть V Христианин между двух стульев

Глава I Доктор Священного Писания

Вы все ходите церковь, но ни один из вас ни разу не был в храме Божьем. Все вы мирно уживаетесь с церковью, но никто из вас даже не интересовался тем, что происходит в храме живого Бога.

(VII, 528)

«Меня презирают за то, что у меня нет постоянного обиталища, где бы я мог сидеть за печкой и давить вшей» (X, 224). Это известное и широко цитируемое признание из «Большой хирургии» находит неожиданное и в некотором смысле гротескное подтверждение в письме, которое, по мнению Зюдхоффа, до 1799 года хранилось среди городских актов Меммингена в Альгау. Согласно этому документу, Гогенгейм в 1536 году был одновременно вовлечен в два судебных процесса. Первый процесс был возбужден им против Мюллера фон Унгерсхаузена, а второй – против священника Петера Алгойера и его сожительницы Розины. Поводом для возбуждения процесса в обоих случаях послужили «лживые», по словам Гогенгейма, претензии, которые он не мог пропустить мимо ушей. В судебной тяжбе с Мюллером он, как и ранее в Базеле, «выступал правдиво и ясно» и был исполнен решимости до конца довести процесс «против того, кто обманным образом действовал мне во вред» [421] . За свою короткую жизнь Гогенгейм сполна испил чашу гнева. За ним тянулась целая цепь мелких процессов, оскорблений и надругательств. Оба прошения на имя «внимательного, почтенного, милосердного и мудрого господина бургомистра и совета города Меммингена» были написаны в Аугсбурге и помечены 15 октября 1536 года. Каждое заканчивалось следующими словами: «Теофраст фон Гогенгейм, доктор Священного Писания и обоих видов медицины» [422] .

Доктор Священного Писания? Это обозначение встречается также в рукописях Гогенгейма с комментариями псалмов. Версию о том, что речь здесь идет об ученом титуле доктора теологии, можно сразу отбросить, поскольку это высокое звание никогда не присуждалось мирянину. В письмах, адресованных Гогенгейму, также не содержится указаний на его богословское образование. Учитывая авторитет и престиж теологического образования, можно предположить, что мы имеем дело с амбициями, которые нередко посещали самолюбивого швейцарца. Однако и это предположение не подтверждается источниками. Напротив, в «Тайне тайн богословия» автор признается в своей некомпетентности в богословских вопросах и скромно называет себя «профаном», «крестьянином» и «простым мужиком» (II, 2, 169). Обращаясь 26 мая 1533 года к своим друзьям и единомышленникам в Аппенцелле, он говорил: «Я прошу вас хранить у себя эти книги и не пытаться опубликовать их. Ведь вы знаете, с каким презрением священники и проповедники относятся к богословствующим врачам. Поэтому мне, которому чужды их высокомерие и чванство, остается сомкнуть уста и не произносить более ни слова. Господь сам все рассудит и в свое время, сообразуясь со своей волей, расставит все по своим местам. Я недавно говорил об этом с несколькими священниками… Некоторые из них довольно часто бывали у меня, а я у них. Они показались мне разумными и искушенными в различных премудростях людьми» [423] .