Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография - Роб Уилкинс
11 И, спешу добавить, не от «Маркс энд Спенсер». То был крайний случай.
12 Я покорно исполнил горячие пожелания Терри в «Барбикане» 14 апреля 2016 года. Как еще сказал Клиз о Чепмене, «Все ради него, кроме бессмысленного хорошего вкуса».
20. Коварный диван, дублинские креветки навынос и горький, горький конец
Однажды утром я сижу в Часовне, жду звонка о том, что пора забирать Терри из дома. Вот до чего мы дошли. Он больше не может в одиночку пройти и этот короткий путь. Я веду его в Часовню под руку. Темными вечерами ему иногда нужно помогать дойти до машины.
А между этими прогулками с сопровождением – день в его кабинете. Утром я делаю его «бульк», кофе с каплей бренди – а бренди, с радостью объяснял всем Терри, входит в Британскую фармакопею, а значит, считается лекарством1. Если он плохо спал – а это случалось часто – ему придется досыпать днем. И, вероятно, ему понадобится как минимум одна смена одежды – за ней я хожу на кухню к Лин2. А потом помогаю ему одеться в чистое, и мы возвращаемся к работе – работе, которую он твердо настроился делать до самого конца. Потому что работа всегда была важнее всего, но теперь приобрела дополнительное значение. Работа – последняя линяя обороны Терри против жестокой болезни, лишающей его самого себя. Пока он пишет, он остается Терри Пратчеттом.
А значит, сколько потребуется, столько я и буду помогать ему писать.
И вот в это утро я жду звонка о том, что пора идти за ним. Но тут дверь сама со стуком распахивается и в нее влетает Терри.
– Дорогая, я дома!
Я вскакиваю с кресла и бросаюсь к нему. Я ошеломлен. Это невероятно – полнейшее преображение. Недавно ему изменили дозу «Арицепта» – и это, похоже, творит чудеса: Терри может дойти до Часовни самостоятельно; Терри распирает от энергии, и он явно готовил эту шуточку по дороге из дома; Терри как будто побывал на той стороне Альцгеймера и теперь вернулся с репортажем из первых уст.
В основном он рассказывает о тумане. Он сидит со мной в Часовне, в своем кресле, и говорит, на что были похожи прошлые месяцы: на туман. И он пытался пробиться, прорваться через этот туман, но ему не удавалось. Он понимал, что что-то не так, но туман сгущался – и он не мог из него выбраться.
Но все это неважно: он хочет срочно обсудить сад. Когда он в последний раз срочно обсуждал что угодно, кроме книг? Он вспоминает, что планировал заменить батарейку в датчике уровня дождевой воды в водосборнике под конюшнями, для орошения сада. Можно с этим что-то сделать?
– Да, Терри! Конечно можно!
А затем он, разумеется, хочет работать. Потому что работа – это дело Терри Пратчетта; работа – это и есть Терри Пратчетт. Я открываю файл – и слова текут свободно, как не текли уже несколько месяцев, и мы целый рабочий день пишем роман «Поддай пару!».
Про себя я называю это Днем Чудо-Лекарства3. Тем вечером я еду домой и думаю: «Боже, он вернулся».
На следующее утро я сижу в Часовне и жду, когда распахнется дверь и влетит Терри.
– Дорогая, я дома!
Все жду.
И жду.
А потом мне звонят.
Я иду в дом, забираю его и веду в Часовню под руку.
Сегодня он не в форме. Работа идет медленно.
На следующий день ему еще хуже. Работа идет еще медленнее.
Сокрушительное разочарование. Эффект «Арицепта», единственного препарата в нашем арсенале, сходит на нет. Снова надвигается туман и быстро его проглатывает, но теперь я уже знаю, что ни он, ни я ничего не можем сделать, чтобы он не пропал полностью.
* * *В конце 2012 года, выбирая, что написать после «Финта», Терри, как обычно, рассматривал несколько вариантов. Была задумка плоскомирского романа «Сливай воду!» (Running Water). В нем Мойст фон Липвиг выступил бы в роли Джозефа Базэлджета[95] Плоского мира, а речь бы пошла об объявлении лордом Витинари «Великого Начинания» – постройки в Анк-Морпорке водопровода и канализации. А для этого неизбежно потребовалось бы перекопать город, и тогда нашелся бы другой, более древний Анк-Морпорк под нынешним, а потом и еще один, еще более древний, и те откопанные Анк-Морпорки оказались бы не такими уж мертвыми и погребенными.
Я думал, к этой идее Терри и склоняется. Он уже какое-то время назад пообщался с управляющим полями орошения в Сомерсете и тот с радостью согласился ему все показать. Назовем это сбором материала. И угадайте, кто бы его сопровождал. Когда Терри в итоге отказался от «Сливай воду!», я скорбел по упущенному жизненному опыту.
Затем – «Дери налоги!» (Raising Taxes), где главным героем тоже стал бы Мойст фон Липвиг, в этот раз назначенный старшим налогосборщиком и натравленный на граждан Анк-Морпорка, чтобы своими хитростью и обаянием убедить их не только платить налоги, но и делать это с радостью. Это тоже выглядело неплохой задумкой.
Еще Терри заговорил о драматическом потенциале убийства одного из важных персонажей – не уточняя какого. Много лет назад Филиппа Дикинсон уже упоминала об этом приеме, и Терри был потрясен.
«Он изумленно воззрился на меня и спросил: “Зачем?” – говорит Филиппа. – Зачем лишаться хорошего персонажа, которого хватит еще на несколько книг?»
Впрочем, теперь время было на исходе, и идея явно предстала в ином свете. Но кому из персонажей могло не повезти? Судя по нашим обсуждениям, я предполагаю, что лорду Витинари. Он бы каким-то образом умер, но потом, под конец книги, мы бы раскрыли, что на самом деле он жив и все это время дергал за ниточки Мойста фон Липвига. Могло ли это стать частью сюжета «Дери налоги!»? Возможно. Но Терри отказался от этой задумки.
Взамен он решил, что Плоскому миру пора пережить промышленную революцию. У Терри была теория, что паровой двигатель может появиться только в культуре, готовой к паровым двигателям, – и в Плоском мире явно настало время паровых двигателей. В конце 2012‐го и начале 2013‐го мы писали то, что станет последним взрослым романом Терри о Плоском мире – «Поддай пару!».
Писалось тяжко. Становилось труднее за всем уследить. Отдельные предложения блистали по-прежнему, хватало деталей и целых сцен, которые просто пели, лоскуты по-прежнему выглядели интересно. Но к чему все это шло? Я впервые поймал себя на том, что переживаю о направлении. Сцены накапливались и накапливались, в углу экрана росло и росло число слов, и все же единое, кристаллизующее видение, которое бы сделало из разрозненных сцен роман, не появлялось. Во время работы всегда был
