Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский
Появляется Алискан; чтобы взобраться к окну своей возлюбленной, он становится на плечи Бертрана. Последний монолог бедного рыцаря прерывается любовными речами Изоры, обнимающей в окне юного пажа. Бертран говорит, задыхаясь, в полубреду:
Цвети, о, роза,
В саду заветном,
Благоухай, пока над миром
Плывет священная весна!
………………………………………….
Слышу я, слышу,
Волны бушуют,
Ревет океан,
Крест горит над вьюгой,
Зовет тебя в снежную ночь!
………………………………………….
Проклятые раны,
Не жгите мне сердца!..
………………………………………….
О, какая мука!
И сладость – за мукою вслед!
Черная роза любви, напоенная кровью смертельной раны, легла на крест жизни. Бертран совершил всё, что велел ему Господь; честь его восстановлена, исполнен долг служения, сдержана клятва верности, отдано всё: силы, любовь, жизнь… И в предсмертную минуту, от всего отказавшись и всем пожертвовав, на глубине унижения и обнищания, истекая кровью и изнемогая под ношей креста, бедный рыцарь открывает, наконец, смысл песни о Радости-Страдании.
Радостью горят его последние слова:
Как ночь прекрасна!
Чу, в торжественный голос труб
Врывается шелест…
Нет, опять тишина…
Больше ничем не нарушен покой.
Боже, Твою тишину громовую
Явственно слышит
Бедный Твой раб!
Рана открылась,
Силы слабеют мои…
Роза, гори!
Смерть, умудряешь ты сердце…
Я понял, понял, Изора:
«Сердцу закон непреложный —
Радость-Страданье одно…
Радость, о, Радость-Страданье,
Боль неизведанных ран!..»
Падая мертвым, Бертран роняет меч на плиты. Он обещал Изоре звоном меча предупредить ее об опасности. И даже в смерти остался верен своему слову, верен своей любви.
Насилуя свой лирический гений, Блок стремился создать «реалистическую драму» – и потерпел поражение. Но поражение превратилось в победу. По собственному художественному закону возникла высокая романтическая драма. Столкновение двух миров – мечты и действительности – стало трагической судьбой рыцаря Прекрасной Дамы; мука неразделенной и презренной любви раскрылась, как «сердца закон непреложный», а гибель героя увенчалась мистическим знаком Розы и Креста.
Свое страдание и свою радость вложил поэт в «Рыцаря-Несчастье». В его убогом и смиренном образе увидел он тайну распинающейся любви. «Радость-Страданье одно», как и Роза и Крест – одно.
19 января 1913 года была закончена драма «Роза и Крест». Блок читает ее небольшому кружку; присутствующий на чтении Мейерхольд восхищается стройностью действия и законченностью отделки. Он говорит автору: «Вы никогда еще так не работали». Потом Блок читает свою драму Терещенко и его двум сестрам; через два дня – А.М. Ремизову в присутствии директора «Нашего театра» Зонова. «По тому, как относятся, – замечает поэт в «Дневнике», – что выражается на лицах, как замечания касаются только мелочей, вижу, что я написал, наконец, настоящее». И 11 февраля заявление еще более решительное: «День значительный. Чем дальше, тем тверже я „утверждаюсь“, „как художник“. Во мне есть инструмент, хороший рояль, струны натянуты». Но это не мешает поэту через несколько дней записать: «Не нравится свое – перелистал „Розу и Крест»“ – суконный язык». В конце он прибавляет: «Искусство связано с нравственностью. Это и есть „фраза“, проникающая произведение („Розу и Крест“, так думаю иногда я)».
В начале апреля по инициативе молодого поэта и блестящего исследователя ритма Н.В. Недоброво образовалось «общество поэтов». В нем читались и разбирались стихи, обсуждались доклады; выступали «поэт из народа» А.Д. Скалдин, Пяст, А.А. Кондратьев, В.Р. Ховин, поэтесса Моравская, Б. Садовский, Ю. Верховской, приват-доцент А.А. Смирнов, О. Мандельштам, начинающий поэт Рюрик Ивнев и сам маститый мэтр Вяч. Иванов. На первом заседании, 4 апреля, Блок прочел «Розу и Крест»; после него читал Н.В. Недоброво: «О связи некоторых явлений русского стихотворного ритма с дыханием». Блок остался недоволен новым обществом и больше в нем не бывал. 30 апреля он писал В.Н. Княжнину: «Я чувствую себя довольно кисло. В обществе поэтов мне в первый раз очень не понравилось, потому и не иду».
Весной опять нахлынула тоска. Читаем в «Дневнике»: 30 марта: «Дни невыразимой тоски и страшных сумерек – от ледохода, но не только от ледохода». 9 апреля: «Бездонная тоска. Мысли об отъезде. Обед на Финляндском вокзале, печальный закат в Шувалове». 12 апреля: «Я обедал в Бело-острове, потом сидел над темнеющим морем в Сестрорецком курорте. Мир стал казаться новым, мысль о гибели стала подлинней, ярче („подтачивающая мысль“) – от моря, от сосен, от заката». 20 апреля: «…Так тянется, тянется непонятная моя жизнь».
Весной, как обычно, в Петербург приезжает Художественный театр. Блок мечтает о том, что Станиславский поставит «Розу и Крест». В «Дневнике» записывает: «Если коснется пьесы его (Станиславского) гений, буду спокоен за всё остальное. Ошибки Станиславского так же громадны, как и его положительные дела. Если не хочет сам – он, – я опять уйду в „мурью“: больше никого мне не надо». 26 апреля автор читает пьесу Станиславскому. Вот любопытное описание этого чтения: «Читать пьесу мне было особенно трудно, и читал я особенно плохо, чувствуя, что Константин Сергеевич слушает напряженно, но не воспринимает… Он воспринял всё действие, как однообразное, серое, терял нить. Разговор шел так: сначала я ему стал говорить, что Бертран – „человек“, а Гаэтан – „гений“, какая Изора (почему „швейка“). Он, всё время извиняясь за грубость воображения („наше искусство – грубое“), стал дополнять и фантазировать от себя. И вот что вышло у нас с ним вместе. Живет Бертран – человек униженный. Показать это сразу тем, что Алиса велит выплеснуть помои, почти ночной горшок. Рыцарь кладет меч и щит и несет ведро. „Вот это дайте мне, как актеру, всё время в таких случаях повторял Станиславский (и т. д.). По-видимому, и с Художественным театром ничего не выйдет и „Розу и Крест“ придется только печатать». Через два дня другая запись: «Сегодня: Печально всё-таки всё это. Год писал, жил пьесой, она – правдивая… Пришел человек чуткий, которому я верю, который создал великое (Чехов в Художественном театре) и ничего не понял, ничего не „принял“ и не почувствовал. Опять, значит, писать „под спудом“». И, наконец, заметка от 4 мая: «Милый и прекрасный К.С. Станиславский наговорил мне всё-таки ужасных глупостей. Говорят, он слушает одного Эфроса… Жить хочется мне, если бы было чем, если бы уметь».
После неудачи с постановкой «Песни Судьбы» – неудача с «Розой и Крестом». Между романтическим искусством Блока и глубоко запрятанным, но неискоренимым «позитивизмом» Художественного театра была непреодолимая преграда.
