Сергей Есин - На рубеже веков. Дневник ректора

Дорогая Мария Васильевна Розанова говорит: «Я человек многопартийного мышления, поэтому страна одной идеологии мне абсолютно не подходит». Слово «многопартийный» подходит и мне. С ума они сошли, эти диссиденты, в своем беспамятстве! Они что, забыли, о чем говорили раньше? «Даже советская 70-я статья, каравшая за антисоветскую пропаганду, была лучше, чем ваша демократия». О нетерпение желающего лучше жить сердца! Отказываю я им всем в искренности!

Толя Гладилин. Я-то знаю, что уехал он, запутавшись в своих бабах, а вовсе не потому, что что-то было в его судьбе не так. Теперь подвирает: «После Литинститута мне дали такую смачную комсомольскую характеристику, что я долго не мог найти работу по специальности. Но однажды мне неожиданно позвонили и предложили работу в «МК» — и.о. завотдела искусства». Характеристику комсомольскую никто никогда для работы не требовал. Ее могли попросить, когда человек отправлялся работать в комсомольскую газету. Толечка, повторяю, был счастливейшим человеком при советской власти, в 17, кажется, лет напечатал повесть, которая сделала его знаменитым. Я помню, как в Копенгагене в начале перестройки подарил ему свою книжечку с цитатой из «Клеветников России» Пушкина, вместо посвящения.

2 июля, пятница. С утра был Э. Лимонов, приводил очень талантливую девушку. Поговорили с ним о том, как не регистрируют его партию, так сказать, вопреки закону. Тихо-тихо, но Эдик своего добьется.

3 июля, суббота. Сегодня в Московском отделении Союза писателей состоялось торжественное вручение членского билета Александру Зиновьеву. Я тоже был к этому готов: в моем портфеле лежало удостоверение профессора Литинститута и выписка из приказа о нагрузке профессору Зиновьеву на очередной учебный год. Я не очень еще представлял, что он будет читать, но ведь большее значение имеет не что, а кто читает. Поразительнейшее наблюдение высказал Зиновьев перед самим вручением: «Когда в 1988 году Горбачев приехал в Лондон и отказался поехать на Хайгетское кладбище, я уже тогда понял, что мы имеем дело с предателем».

5 июля, понедельник. Утром в институте встретились со знаменитой индийской поэтессой, она была когда-то женой посла Индии в СССР, потом была женой премьер-министра. В те времена она не ведала ни Литинститута, ни Сергея Есина. Но нынче ни Белла Ахмадулина, ни Андрей Вознесенский ее не принимают и больше ее стихов не переводят. Все условно. На встрече переводила немыслимо элегантная Людмила Артемовна, у нее родилась еще одна внучка. Она счастлива.

Выдали зарплату и отправили всех в отпуск. Меня, конечно, угнетает, что в нашем институте простой народ получает так немного. Занимался арендаторами и ремонтом. Начал читать «Россию, которой не было» некоего Александра Бушкова. Как быстро они все, наверное бывшие преподаватели марксизма-ленинизма, набрали материала «супротив». Ну обо всех плохо — и о Ленине, и о Петре Первом, и о Столыпине. Хорошо, оказывается, только татарское иго. Какая сытная и плотная вещь Россия — сколько же паразитов она может прокормить!

6 июля, вторник. Наконец-то отработал и закончил речь для Италии. Постарался включить в нее все, чего нет у меня в дневнике.

Выступление на «круглом столе» «Наука и литература», проводимом в рамках Международной премии имени Эннио Флаяно. Италия. 10 июля 1999 г.

Удивительная тема нашего собеседования «Литература и наука сегодня» кажется мне не только актуальной, но и несколько причудливой. Это как попытки изобретения перпетуум-мобиле. Теоретически невозможно, но бытовая логика заставляет пытливого механика что-то мастерить. Так, наверное, и писателям кажется: какое отношение наука, да и сам прогресс имеют к литературе? А если они все же взаимодействуют, то, вероятно, лишь на уровне стального пера, которым писал раньше неутомимый чародей слова, а нынче на уровне компьютера, на котором писатель отбивает свои сумасшедшие такты.

Эта завлекательная проблема — взаимодействие литературы и науки — сегодня не имеет никакого объективного решения. Вернее, писатель с воображением наворочает вам огромное количество «за» и будет говорить о неумолимом ходе прогресса, а вместе с ним и о движении литературы, и в той же самой профессии найдет достаточное количество «против», доказывая неумолимость гнета формального знания над полетами воображения. Ответ на эти вопросы — «за» или «против» — имеет не объективное, а лишь личностное значение. Их ценность зависит от искренности писателя, пытающегося вновь и вновь рассмотреть проблему.

Я, естественно, в ужасе от того, что мне надо сказать. Рой обязательных для литератора ассоциаций накатывается на меня, начиная с библейских. Я пытаюсь вспоминать и перетряхивать литературоведение и историю литературы, забытые со студенческих времен, и вспоминаю, что Рабле и Чехов были врачами, математик Ньютон почти в художественной форме, уехав во время чумы или холеры из Лондона, изложил там, в тени остывающей зелени, свое соображение о яблоке, русский писатель-классик Гарин-Михайловский, написавший ряд прекрасных художественных произведений, был знаменитым инженером и построил Транссибирскую магистраль. Примеры можно было бы множить, но я вам обещал искренность и потому не утаю вспыхнувшую у меня в сознании цитатку из нашего классика Федора Достоевского, ключевым словом в которой звучит слово «наука».

Это беседуют герои вещего романа «Бесы». Они говорят о будущем: «Другие из коноводов прямо уже говорят, что братства никакого им и не надо, что христианство — бредни и что будущее человечества устроится на основаниях научных. Все это, конечно, не может поколебать и убедить буржуа. Он понимает и возражает, что это общество, на основаниях научных, чистая фантазия, что они представили себе человека совсем иным, чем устроила его природа; что человеку трудно и невозможно отказаться от безусловного права собственности, от семейства и от свободы; что от будущего своего человека они слишком много требуют пожертвований, как от личности; что устроить так человека можно только страшным насилием и поставив над ним страшное шпионство и беспрерывный контроль самой деспотической власти».

Ясна мысль этого экстремиста, которого представляет в своем романе писатель?

Стану на некоторое время ретроградом. Наука много раз обещала человечеству счастье и достаток, а через них, через свое материальное могущество, спокойную совесть, не отягощенную суетной необходимостью искать пропитание. Выполнила ли она свои обещания? Слава Богу, рухнули режимы, построенные на принципах двоемыслия и шпионства, но, может быть, рухнули они потому в первую очередь, что при их закладке мало было обращено внимания на саму чистую науку и математику совести, которая была включена в эту науку, а строители торопливо воспользовались жесткими фантазиями — «утопиями». Может быть, сама наука созидает, а человек с его мизерабельными интересами к общему все разрушает? Я уверен, что не один оратор здесь вспомнит человеческий гений, приоткрывший дверь в мир, чтобы в мир, как созидатель, вошла атомная энергия. Но, оттолкнув от бронированной двери реактора человека в белом халате и с логарифмической линейкой, в мир выпрыгнула атомная бомба.