Энн Эпплбаум - ГУЛАГ
Возможно, из-за возражений лагерных начальников количество женщин в лагерях всегда было сравнительно низким. Сравнительно невелика и доля женщин среди расстрелянных в ходе чисток 1937–1938 годов. Согласно официальной статистике, например, в 1942‑м женщины составляли только около 13 процентов заключенных ГУЛАГа. В 1945 году их доля возросла до 30 процентов, отчасти из-за того, что огромное число мужчин находилось в армии, но также и из-за того, что многих молодых женщин наказывали “за побеги с заводов, <…> куда их мобилизовывали во время войны”[1100]. В 1948 году женщин в лагерях было 22 процента, в 1951–1952 годах – 17 процентов[1101]. Правда, эти цифры не вполне отражают положение дел, потому что женщин гораздо чаще отправляли в колонии, где режим был легче. А в крупных промышленных лагерях Дальнего Севера их было еще меньше.
Следствием относительно низкого числа женщин явилось, однако, то, что они, как еда, одежда и прочее, всегда были в дефиците. Поэтому, хотя их, возможно, низко ценили те, кого заботила статистика лагерного производства, они были в большой цене у зэков, охранников и вольнонаемных рабочих мужского пола. В тех лагерях, где заключенные мужского и женского пола могли более или менее открыто общаться, или там, где на практике некоторые мужчины имели доступ в женские бараки, красивых женщин часто домогались, и их сплошь и рядом пытались соблазнить едой и более легкой работой. Такое, разумеется, случалось не только в ГУЛАГе. Например, в докладе организации “Международная амнистия” за 1999 год о положении женщин-заключенных в США говорится о случаях изнасилования женщин-заключенных мужчинами-заключенными или надзирателями, о взятках, которые мужчины-заключенные дают надзирателям за доступ в женские камеры, об обысках с раздеванием и ощупыванием женщин мужчинами[1102]. Однако в советских лагерях установилась такая социальная иерархия, что женщин в них мучили и унижали в масштабах, необычных даже для мест заключения.
Судьба женщины с самого начала в громадной мере зависела от ее статуса и положения в том или ином лагерном “клане”. В преступном мире в отношении женщин действовала сложная система правил и ритуалов, и уважения им оказывали очень мало. Как пишет Варлам Шаламов, “потомственный «урка» с детских лет учится презрению к женщине. <…> Существо низшее, женщина создана лишь затем, чтобы насытить животную страсть вора, быть мишенью его грубых шуток и предметом публичных побоев, когда блатарь «гуляет»”. Проститутки фактически были собственностью блатных вожаков, ими торговали и обменивались, они даже переходили по наследству к брату или другу, если мужчину переводили в другой лагерь или убивали. Вору иногда приходилось уступить свою подругу, при этом обычно “до ссоры дело не доходит, и проститутка покорно спит с новым ее хозяином. Никакого дележа женщин, никакой любви «втроем» в блатном мире не существует”. Воровка могла жить только с вором, но ни в коем случае не с “фраером”[1103].
Женщины не были единственным объектом похоти. В кругу “блатарей” гомосексуальные отношения подчинялись столь же грубым и жестоким правилам. Некоторые уголовные вожаки наряду с лагерными “женами” или вместо них имели в своем окружении юношей гомосексуальной ориентации. Томас Сговио пишет о бригадире, у которого была “жена” мужского пола – молодой человек, получавший добавочную еду в обмен на секс[1104]. Однако правила, окружавшие в лагерях мужской гомосексуализм, описать трудно, поскольку мемуаристы редко затрагивают эту тему.
Дело, возможно, в том, что гомосексуализм по-прежнему остается в русской культуре частичным табу и люди предпочитают о нем не писать. Мужской гомосексуализм, кроме того, был в лагерях приметой главным образом уголовного мира, а уголовники редко пишут воспоминания.
Тем не менее мы знаем, что к 1970‑1980‑м годам советские уголовники выработали весьма изощренные правила гомосексуального этикета. Пассивные гомосексуалисты-мужчины изгонялись из тюремного или лагерного сообщества: они ели за отдельными столами и не разговаривали с другими мужчинами[1105]. Подобные правила, хотя о них редко писали, существовали в некоторых местах еще в конце 1930‑х, когда пятнадцатилетний Петр Якир наблюдал гомосексуальные отношения в камере для “малолеток”. В рассказах сокамерников очень часто “фигурировали пьянки и девочки”. Якир пишет:
У меня не укладывалось в голове, что такие маленькие мальчики в состоянии общаться с женщинами. Но я ошибался. У одного из пацанов осталась пайка, он сохранил ее до вечера, а вечером спросил у голодающего Машки:
– Пожрать хочешь? Он ответил:
– Да.
– Тогда снимай штаны.
Это произошло в уголке, трудно просматриваемом из волчка, у всех на глазах. Все это никого не удивляло, и я тоже делал вид, что меня это не удивляет. Такие случаи в дальнейшем повторялись очень часто. Пассивной стороной были одни и те же; им, как париям, не разрешалось пить из общей кружки, применялись и другие унижающие их ограничения[1106].
Что любопытно, лесбийская любовь была в лагерях более открытой – по крайней мере, о ней чаще пишут мемуаристы. В женской блатной среде она была сильно ритуализована. Лесбиянок порой называли “оно”, среди них были “мужья” (иначе – “коблы”) и “жены”. Согласно одним мемуарам, “жены обычно были настоящими рабынями: они мыли ноги коблам, всячески ублажали их”. Коблам часто присваивались мужские имена, и почти все они курили[1107]. О лесбиянстве говорили откровенно, даже пели частушки:
Ой, спасибо Сталину,Cделал с меня барыню,И корова я, и бык,Я и баба, и мужик[1108].
Опознавательными знаками лесбиянок служили одежда и некоторые черты поведения. Одна полячка, побывавшая в лагерях, позднее писала:
Такие женские пары были известны всем, и они не пытались скрывать свою связь. Игравшие роль мужчин обычно и одевались по-мужски, стригли волосы коротко и держали руки в карманах. Когда такую пару вдруг захлестывала волна страсти, они вскакивали от своих швейных машинок, гонялись друг за другом и, рухнув на пол, неистово целовались[1109].
Валерий Фрид пишет о женщинах, которых считали гермафродитами. Одна была “коротко стриженная, красивая, в офицерских брюках”; у другой, по-видимому, действительно были и мужские, и женские гениталии[1110]. Другой бывший заключенный упоминает о лесбиянском изнасиловании: одну “скромную тихую девушку” загнали под нары и там разорвали ей девственную плеву[1111]. Заключенные интеллигенты смотрели на лесбиянство косо. Одна бывшая “политическая” назвала его “отвратительным явлением”[1112]. Но оно существовало и в среде “политических”, хотя и в более скрытой форме. Нередко лесбиянками становились женщины, у которых на воле были мужья и дети. Сусанна Печуро сказала мне, что в Минлаге, где сидели в основном политические, лесбийские отношения кому-то “помогли выжить”[1113].
