Аркадий Белинков - Юрий Тынянов

* "Как мы пишем". Издательство писателей в Ленинграде, 1930, стр. 160.

** Л. Дельман. Встречи с Ю. Тыняновым. "Литературная газета", 15 ноября 1935 года, № 63 (554).

Спорить о том, правильно или неправильно мнение Тынянова, настаивающего на том, что любовь Пушкина к Карамзиной была его единственной любовью, значит заниматься не Тыняновым, а Пушкиным. Я же старался, где мог, заниматься только Тыняновым. Может быть, мне удастся не выйти за эти пределы и сейчас. В связи с Тыняновым важно, что дало ему соображение, на котором он так упорно настаивает. Тынянов настаивает: "В жизни Пушкина была любовь; необычайная по силе, длительности, влиянию на всю жизнь..."* Это, несомненно, важно само по себе, но, конечно, куда важнее то, что дает (как полагает Тынянов) возможность опровергнуть "долго державшееся, одно время даже ставшее ходячим представление о Пушкине, как о ветреном, легкомысленном, беспрестанно и беспечно меняющем свои привязанности человеке. .."**

* Ю. Т ы н я н о в. Безыменная любовь. "Литературный критик", 1939, № 5-6, стр. 160.

** Там же, стр. 180.

Конечно, такой писатель, как Тынянов, делает это не для того, чтобы привести пример, достойный подражания, а для того, чтобы попробовать объяснить поэтическую целостность Пушкина человеческой.

Но получилось так, что статья Тынянова доказывает совсем не то, что хотел доказать автор. Автор хотел доказать, что Пушкин не был легкомысленным человеком, а доказал, что он не был холодным.

В самом деле, для того, чтобы доказать, что Карамзина была единственной женщиной, которую он любил и в эти годы и во все последующие (а в романе говорится об этом так часто, что у людей, занятых не только пушкиноведческими вопросами, может возникнуть мысль - не хотят ли ввести их в заблуждение), нужно сначала убедить в том, что у Пушкина или не было других привязанностей, или что женщин, с которыми он был близок, он не любил. Это неверно; Пушкин не только говорил женщинам, как он их любит, но и любил многих из тех, кому это говорил. Статья Тынянова опровергает представление о нем как о холодном эгоисте.

Это Тынянову, несомненно, удается. Факты пушкинской жизни опровергают мнение о его постоянстве, но такой жизненный факт, как творчество писателя, часто поддерживает тыняновскую версию. А так как поэтический факт не хуже и не лучше бытового и в качестве доказательства не уступает ему и не превышает его, потому что и тот и другой реальные факты, то получается, что стихи Пушкина говорят об одном, а биография совсем о другом. Что же может быть лучше?! Вот и прекрасно! Именно этому нас учат почтенные дяди и тучные тети, полные достоинства, предлагая нашему вниманию насыщенные поэзией строфы и уверяя, что жизнь поэта не представляет научного интереса. Следуя их указаниям, не будем ли и мы со всем вниманием рассматривать отдельно "жизнь" и отдельно "творчество" и уверять, что художник может думать одно, а писать другое? Но ведь всем известно, что только особенно выдающимся представителям это удавалось делать хорошо. А как же быть другим?

Что же тогда остается? Чистейшее стихотворение "Я помню чудное мгновенье" и сомнительное письмо Соболевскому: "Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M-mе Kern..." Жизнь и творчество? Поэзия и правда? Поэт и человек? Или это закон разности жанров? Или трагическое противоречие человеческой души? Или то, что человек и художник независимы друг от друга? Или то, что Пушкин был натурой противоречивой и сложной?

В мнении о единстве жизни и творчества художника Тынянов разошелся не только с Вересаевым, но и с Пушкиным. Пушкин считал, что:

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен...

................................................

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел.

"Дитя ничтожное мира", призванное "к священной жертве" "Аполлоном", "бежит", полное "и звуков и смятенья", "в широкошумные дубровы". Кончается "хладный сон", и начинается поэтическое творчество. Бедный итальянский артист, с "дикой жадностью" пускающийся в "меркантильные расчеты", почувствовав "приближение бога", становится вдохновенным поэтом. Это все та же "поэзия" и "правда". Через восемьдесят один год после Пушкина Блок повторит эти мотивы в стихотворении "Поэты":

Когда напивались, то в дружбе клялись,

Болтали цинично и прямо.

Под утро их рвало...

..................................................................

И плакали горько над малым цветком,

Над маленькой тучкой жемчужной...

Но Пушкин не всегда видел в одном человеке "дитя ничтожное мира" и "поэта". Он настаивал и на прямых связях между поступками и "божественным глаголом". Что такое "гений и злодейство", "создатель Ватикана" и "убийца"? Это тоже человек и художник. Но Пушкин их разъединяет. Он говорит:

...гений и злодейство

Две вещи несовместные...

Тынянов не хочет отрывать человека от поэта.

В истории человеческих споров есть такие объекты, которые одерживают победу или терпят поражение не потому, что они истинны или ложны, но потому, что разным людям и разным временам они нужны такими, а не иными.

Ю. Н. Тынянов писал статью "Безыменная любовь" и роман "Пушкин", когда уже требовалось убеждать в том, что человек, и особенно художник, не должен быть ветреным, легкомысленным, беспрестанно и беспечно меняющим свои привязанности.

Таким образом, статья Тынянова с успехом доказывает, что Пушкин был натурой противоречивой и сложной. Это было бы особенно удачно, если бы мы уже не знали многого на эту тему из других источников.

При сложившихся обстоятельствах я вынужден покуситься на пушкиноведческий суверенитет.

Открытие Тыняновым безыменной и единственной любви Пушкина было шумной пушкиноведческой сенсацией, веселой и несерьезной.

Если бы Тынянов ограничился высказанным предположением, то осталась бы прекрасная и ни для кого не обязательная статья "Безыменная любовь", отчего была бы лишь одна польза. Но Тынянов настаивал. Он стал писать роман о Пушкине так, как будто бы все это действительно серьезно, и тогда появились вещи, уже не просто сомнительные, но и откровенно недоброкачественные. Тогда оказалось, что "история русская, стародавняя" и прочее (что само по себе не могло не вызвать судорожных приступов восхищения) к Карамзину, видите ли, отношения не имеет, а имеет отношение к его жене, что Карамзин (это было модно в те годы), видите ли, был придворным историографом (чуть ли не "лукавым царедворцем"), и поэтому, конечно, чего-нибудь прогрессивного от него ждать не приходится.